Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

несколько линий обороны: блиндажи, бункеры, противотанковые рвы и ежи, насыпи из бревен и строительного мусора. Все напоминало о близости фронта. Прямо с поля боя на станцию Иваново приносили тысячи раненых, а школы, гостиницы и другие здания были отданы под госпитали. Женщин и подростков мобилизовали строить бомбоубежища, рыть землянки и сооружать укрепления. Один из очевидцев вспоминал:

Поезд пришел в Иваново ранним утром. И первое впечатление, не скрою, было тягостным. Война наложила на город, на людей тяжелый отпечаток. На станции разгружали эшелон с ранеными, вокзал был забит худыми, измученными женщинами с малыми детьми на руках, сидевшими между узлов и чемоданов. Проталкиваясь между ними, проносили на носилках полумертвых от голода эвакуированных ленинградцев. Сам город тоже показался мне унылым. По затемненным улицам изредка пробегали переполненные трамвайные вагоны с висящими на подножках людьми, у хлебных магазинов длинные очереди[207].

Когда немцы подошли к окраине города, Наркомат легкой промышленности сообщил Частукину, директору меланжевого комбината, что эвакуация неизбежна. Частукин сразу же провел собрание руководителей комбината, цеховых начальников и членов парткома, чтобы разработать план. Но все присутствовавшие, боявшиеся возможной паники, дали подписку о неразглашении этого плана. 16 октября Частукин получил приказ демонтировать и паковать машины. 17 октября, когда у рабочих был выходной день, участники группы пришли на фабрики и тайно приступили к демонтажу станков. Когда наутро вышла на работу первая смена, работницы увидели, что их станки разобраны и сложены в ящики. На прядильной фабрике поднялся крик: «Оборудование забрали, а нас оставили без работы». Не прошло и 15 минут, как директор и секретарь парткома поспешили дать разъяснения: рабочих эвакуируют вместе с оборудованием, никого не оставят, а время, проведенное в пути, оплатят. Но работниц сказанное не убедило. Люди начали кричать, что все руководство бежит из города, бросая их на произвол судьбы, что начальство во главе с Частукиным эвакуировало свои семьи, но не их, что их хотят оставить без работы. Собравшиеся шумели все громче, возмущаясь, что решение приняли без них. Разбредаясь, они кричали друг другу: «Не давайте им разбирать и увозить станки». Тем временем некоторые чиновники уже отправили из города свои семьи, а другие торопливо раздавали жителям товары широкого потребления, что в глазах многих подтверждало слух о неминуемой оккупации[208].

В первой половине дня местные парторги попытались сдержать возрастающую панику – провели собрание и рассказали о готовящейся эвакуации. Казалось, люди свыклись с этой мыслью. Они задавали вопросы о зарплате, об эвакуации детей и родственников. Но некоторые по-прежнему боялись. Одна женщина выкрикнула: «Все равно не дадим им разбирать машины!» Даже партийный работник заявил: «Если вы так переживаете за станки, вывезите сначала семьи». После собрания группа рабочих побежала на отделочную фабрику, где топорами и молотками начала вскрывать ящики. Когда им вдогонку бросились секретарь парткома и заместитель директора, они разбежались, но три ткачихи поспешили на ткацкую фабрику и начали взламывать ящики там. Некоторые цеха спокойно продолжали работу. В других же дошло до драки, потому что одни пытались вскрыть ящики, а другие – помешать им[209].

На следующее утро беспорядки усилились. Группы работниц ходили с одной фабрики на другую, призывая своих товарищей прекратить демонтаж оборудования. Руководители, начальники цехов и даже сам Частукин не могли их остановить. Взбешенный Частукин только подлил масла в огонь, напомнив о тактике «выжженной земли». «Если вы не дадите вывезти оборудование, мы все равно взорвем завод. Станки не достанутся врагу», – закричал он. Некоторые работницы побежали по цехам с воплем: «Они хотят взорвать фабрику вместе с рабочими, мины уже заложили, это распоряжение Частукина». По фабрикам понеслись слухи: «Нас оставляют без хлеба. Хлеб вывезут из Иванова через сортировочный склад». «Сберкасса уже уехала, нам не выдадут больше денег». Многие, до кого долетели подобные известия, в панике покинули фабрику. В кабинет директора прядильной фабрики вломилась толпа женщин, потребовавших, чтобы им немедленно выдали расчет. В испуге он убежал от них и спрятался под брезентом. Начальники цехов разбежались, а начальник ткацкого цеха помчался домой, после того как работницы пригрозили его убить[210].

Обстановка накалялась, и областные партийные руководители организовали на фабрике собрание, созвав более тысячи ткачих, начальника местного отделения НКВД, секретарей городских и районных парткомов. По толпе гуляли дикие слухи: Гитлер за 5 километров от Иванова, рабочие лишатся станков, норму хлеба снизят до 100 граммов. Люди кричали: «Мы построили этот комбинат и никому не дадим его разрушить или увезти». Когда Пальцев, секретарь областного парткома, взошел на трибуну, он попробовал успокоить работниц. Он пообещал прекратить демонтаж станков и вновь собрать те, что уже упаковали в ящики. Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Многие только начали возвращаться к работе, как послышались новые крики: «Вы хотите нас взорвать! Куда вы дели хлеб? Куда отправили сберкассу?» Частукин хотел взять слово, но его появление лишь вызвало новую волну негодования: «Пусть Частукин скажет, куда заложил мины! Смотрите, это он хочет нас взорвать. Бейте его!» Некоторые ткачихи попытались стащить Частукина с трибуны, которую в ходе потасовки опрокинули, и группа работниц схватила его. Почти вся толпа хлынула из фабричных ворот на улицу. Часа два толпы людей бродили по городу. В то же время к рабочим начали подходить партийные активисты, спокойно пытаясь их урезонить. Постепенно толпа рассеялась. Некоторые разошлись по домам. Один партработник повел 300 работниц на станцию, чтобы они сами проверили, действительно ли из города вывезли запасы хлеба. Убедившись, что это ложные слухи, они вернулись на фабрику. К следующему дню волнения улеглись[211].

17–19 октября аналогичные демонстрации, короткие стачки и беспорядки происходили по всей области, хотя все они быстро выдохлись[212]. Пальцев отправил ЦК пространный отчет о беспорядках. Он обвинял недавно поступивших на фабрику работниц, «агентов германского фашизма», «шпионов», а также паникеров, провокаторов и крикунов. Нескольких человек, в основном женщин, арестовали за то, что они якобы действовали как прямые пособники фашистов и проявили враждебный настрой. Некоторые из них либо ранее подвергались аресту, либо были уволены с других предприятий, либо состояли в родстве с людьми, у которых за плечами были аресты. По крайней мере одна женщина вообще не работала на фабрике. Однако неясно, действительно ли арестовали самых активных подстрекателей или просто выбрали козлов отпущения с неблагонадежным прошлым. Предъявленные им обвинения, обоснованность которых было почти или вовсе невозможно доказать, напоминали те, что часто служили поводом для ареста в ходе массовых репрессий конца 1930‐х годов[213]. Но, как отметил сам