Урочище Пустыня - Юрий Сысков

и парфюм оставим англичанам, немцам и прочим французам, не говоря уже об американцах. Вот я сам из Мурманска, Гена из Петрозаводска. Уже лет двадцать, как в Питере. И что?

— Что? — спросил Садовский, холодея сердцем.

— Город не узнать. Вроде бы все как стояло, так и стоит. Петропавловская крепость, Зимний… Но дух-то уже не тот. Повсюду какие-то грузинские рестораны, чайханы с чебуречными… Шаурма, халяль… Тьфу… Толпы туристов и приезжих из южных республик. И я тут подумал: что за орда завоевала детище Петра? Кто превратил его в филиал халифата? И что будет дальше, если русские не будут государствообразующим народом? Россия развалится так же, как орда — вот что будет! И только мы можем сохранить ее от распада!

— От гибельных трансформаций, — вдруг вставил Гена.

— Поэтому русских должно быть много. И они должны оставаться хозяевами на своей земле! Должны оставаться русскими!

Голос его уже гремел, заставляя жалобно дребезжать стаканы на стеклянном подносе.

— Но что значит — оставаться русскими?

Садовский и себе часто задавал этот вопрос.

Подняв указательный палец к потолку, Петрович пробормотал:

— А вот это… Черт… И все-таки ухлебность этого юрченя нашатывает… Наливай!

— Кому сто грамм, а кому и стоп-кран! — возразил Садовский, отодвигая бутылку.

— Щас как упрусь бивнями в пол! — пригрозил Петрович и почти исполнил свою угрозу. Качнувшись маятником, он вернулся на место. Садовский хотел его поддержать, но промахнулся и чуть не сбил с тумбочки настольную лампу с зеленым абажуром.

Абажур ехидно хихикнул и прижался к стенке.

— Спекся старшой … — прогудел Гена как будто со дна колодца.

— В общем, он ответил на мой вопрос.

Садовский не помнил, как вернулся к себе в номер. Гостиница уже спала. Лишь где-то этажом ниже пронзительно вскрикивала в любовном экстазе какая-то женщина. В постели она называла все вещи своими именами, а имена у них были сплошь нецензурные. По-видимому, это заводило ее партнера.

Кажется, это была Аля. Значит, она все-таки нашла своего принца…

Бывают дни, когда невольно начинаешь верить, что десять дней могут потрясти мир, три дня изменить твою судьбу, а одно мгновение — создать или уничтожить Вселенную. И самое верное лекарство от головной боли — трепанация черепа, а лучший дежистив — огуречный рассол…

Садовский проснулся после полудня, как от разрыва близко упавшего снаряда и понял, что нет у него завтрашнего дня, нет будущего. Нет и не может быть. Есть только бесконечно длящееся настоящее, вечно ускользающее сейчас, в котором все его богатство — усталость, и вся его мудрость — смирение. И чем он наполнит свое настоящее, то и будет тем, что принято называть будущим.

Первое, что он сделал — наведался в номер к Петровичу, чтобы оценить степень его жизнеспособности. Но как выяснилось, вся его команда, включая Алю и Юлю, съехала еще утром.

По уже знакомой улице Сварога он дошел до Воскресенского собора. Светланы там не было, юродивого на паперти тоже. У иконы Старорусской Божьей Матери привычно толпились богомольцы.

Зачем он сюда пришел? Глупо надеяться, что мать-одиночка обрадуется случайной встрече с ним, а блаженный Алексий снизойдет до персонального пророчества или хотя бы объяснит, почему он назвал Садовского душегубом и распутником. Ну, душегуб это понятно — командир разведбата не душка. А в распутники-то за что? Хотя…

Вот и получается: вместо того, чтобы подготовиться к броску на Пустыню — заправить машину, сделать запас продуктов и снаряжения, посетить Музей Северо-Западного фронта, который находится в двух шагах от гостиницы он бесцельно бродит по городу, ищет вчерашний день. В прямом и в переносном смысле.

Основательно проветрившись, Садовский закупил в ближайшем продуктовом магазине все необходимое из расчета на неделю. Единственное, чего он не учел — отсутствия шанцевого инструмента. Ничего, кроме саперной лопатки — оружия ближнего боя, у него в машине не было, а найти в воскресенье приличную лопату и самодостаточный лом было не так-то просто. «Одолжу у кого-нибудь в деревне. Деревня без лома не живет», — решил он и поехал на автозаправку.

Пристроившись за красным Порше Кайен с помятым задом, на котором красовались питерские номера, он стал терпеливо ждать, когда подойдет его очередь. Впереди стоящая машина уже давно была заправлена, но почему-то не двигалась с места. У раскрытой дверцы стояла девушка в клетчатой юбочке-шотландке и черном топике, похожая одновременно на Гарри Поттера и главу Центробанка России и, не обращая внимания на пистолет, торчащий из бензобака, о чем-то оживленно болтала по айфону. В этом городе все были на кого-то похожи, будто он стал местом проведения фестиваля двойников.

Садовский решил начать деликатно, издалека.

— Классный у вас трындозвон. Последняя модель?

Продолжая трещать в свою «лопату», она раздражено показала ему средний палец.

— Молодец, бойкая девчушка. Люблю таких…

— Че пялишься, козел!? — очевидно, не разобрав, что он сказал, привычно взорвалась она.

— Немало повидал я красивых дур. Но вы исключение. Вы некрасивая, — негромко ответил он. Но она расслышала. Точно расслышала.

Садовскому не хотелось спорить, с кем-то ссориться, а тем более выслушивать о себе сугубо личное мнение еще одного милого создания — всего этого было достаточно и в его прежней жизни. Поэтому он достал пачку сигарет, зажигалку и сделал вид, будто собирается прикурить.

Результат не заставил себя долго ждать: дерзкая девчушка на дорогой иномарке с помятым задом унеслась быстрее лани, словно ее тут и не было.

Странно, в молодости он был уверен, что мир принадлежит старикам. А когда сам приблизился к преклонному возрасту, ему стало казаться, что все как раз наоборот. Ведь дело не во власти, не в деньгах и не в материальных благах, а в жизненной энергии, в уверенности, что все самое лучшее впереди, в возможности обрести любовь и в том волшебном чувстве, которое она дарит. С годами мы, как правило, тратим все свои силы на то, чтобы удержать ее, сохранить ее остатки. Удел стариков — гербарий. А будущее — за такими вот девчушками…

Но не стоит завидовать молодым. Они точно так же будут обмануты и наказаны временем.

Завершив все неотложные дела, Садовский отправился в музей. Светлана упоминала о том, что он сменил место своей прописки, переехав в начале девяностых из Воскресенского собора на улицу Александровскую, в простое двухэтажное здание белого кирпича, похожее на районный универмаг. О военно-исторической принадлежности этого здания свидетельствовал только допотопный, устаревший еще в начале войны танк Т-26, установленный во дворе, и два противотанковых 76-мм орудия.

Музей был мал, тесен, откровенно провинциален, но неожиданно щедр на интереснейшие экспонаты. Это были подлинные, неотретушированные свидетельства