Зона личной безопасности. Испытательный срок - Андрей Кивинов

— Надо решать что-то… Виол, ты определись, пожалуйста, а? Или дай мне самому разобраться.

— Разобраться… И что ты сделаешь? Посадишь?.. Так это он тебя скорее посадит. Недаром каждую субботу с прокурором в бане парится.

Про дружбу городского прокурора с мужем Виолы Глеб знал. Примерно полгода назад он попытался деликатно навести в ОБЭПе справки об Андрее Якубовском, но там ему не менее деликатно намекнули, что дорожат честью мундира и не слишком жаждут сменить его на ватник. И ему того же желают. В список влиятельных друзей ортодоксального бизнесмена входил не только городской прокурор, но и начальник юрьевского УВД, генерал-майор Моржов.

— Ну и сколько мы так еще будем?

— Я уже сто раз тебе объясняла: пока маме нужны деньги на лечение, я связана по рукам.

— Деньги будут! — раздраженно пообещал Глеб. — Надеюсь, скоро…

— Двадцать тысяч долларов?.. Да здесь не только деньги… Думаешь, он так просто меня отпустит?

— А у нас что — крепостное право? Он тебя купил?! Выменял?.. Сотни людей разводятся каждый день. Мы вон с Юлькой… Тоже, конечно, не без проблем, но ведь развелись!

Виола с грустной улыбкой посмотрела на любовника.

— Он не будет разводиться. Он просто меня убьет… Вот и вся проблема.

Глеб не ответил — лишь крепче сжал руль, чтобы унять мелкую дрожь в руках. Он, здоровый мужик, в эту минуту люто ненавидел себя за эту отвратительную тупую беспомощность. А ненависть, как известно, советчик сомнительный.

Ничего… Прокурор — не панацея…

* * *

Просьбу своего бывшего подчиненного начальник отдела Сергей Михайлович Викторов встретил сардоническим смехом. Такой обычно бывает у персонажа оперы, только что отправившего на тот свет соперника. Викторов любил оперу, имел халявный абонемент в юрьевский театр имени Шостаковича, частенько вставлял в речь обороты из арий, а иногда не брезговал и отборным ямбом. Подчиненные привыкли и не удивлялись. Мало того, отчеты, а то и протоколы он писал в стихотворной форме, в основном греческим гекзаметром. «Ударил брата я ножом, но не со зла, а по веленью Диониса! Потом на свалку тело вывез и побежал в ментовку, чтоб заявленье сделать о пропаже… Но там засомневались, и теперь я здесь, на шконке. Прошу смягчить вину и дать условно, ведь человек я неплохой по жизни…»

И сейчас попер гекзаметр:

— Ты издеваешься, мой друг?! Машину? Ты сказал — машину?! Взгляни — смеются даже стены над просьбою твоей сумбурной! Вот весь наш парк! Не единицей больше!

Викторов кивнул на стоявшие посреди двора традиционной канареечной раскраски «уазик» и бордовую «Ладу» с проржавевшими порогами.

На отдельно припаркованные иномарки подчиненных, местами довольно дорогие, кивать не стал.

— А про людей вообще молчу! Нехватка кадров, хоть убейся! Ужель не слышал про отток? Как аттестацию припомню, так хочется рыдать в подушку! Где рядовых набрать, где — офицеров? Хоть из Ростова вызывай, того, что на Дону, ей-богу! Картонки, блин, на пост придется ставить, что от гаишников остались!

Речь в стихах шла о картонных муляжах, устанавливаемых на скоростных трассах. Фото дорожного инспектора в полный рост с радаром или автоматом в руке. Чтобы лихачи, заметив его, сбрасывали скорость. Затея, впрочем, не сработала. Через пару дней водители врубились, что их разводят, и стали глумиться над невинными муляжами, пририсовывая непристойные вещи, в основном между ног. А иногда и втыкая.

Теперь пара таких картонок валялась за гаражом.

— И ты вон тоже убежал во враждебные нам структуры!

— Это не побег, а развитие, — лениво возразил в прозе Рома.

— Подумать можно — здесь тебе с развитием мешали! Вон, Прохоров собрался в бизнес к брату, так с богом — на его бы место!

— А там что? — Перст опера указал на закрытую брезентом легковушку.

— «Шестерка» ветхая, и даже без движка. Списали той зимой, а вывезти не можем! Увы, за все приходится платить, а денег нет у министерства.

Рома подошел к машине, приподнял чехол. Поэт бессовестно лгал либо не смог подобрать нужных слов: «жигули» были не только без движка, но еще и без руля, и без кресел. И без колес — кузов покоился на кирпичах.

— Жаль, — он опустил брезент, — жаль, что не художник я, в натуре…

* * *

Офис шараги, проходившей в учетных документах налоговой инспекции под громким названием «холдинг», Андрей Николаевич Якубовский считал вторым домом. Поэтому красивых вещей здесь тоже было до дури — начиная от письменного прибора из яшмы и кончая кожаной мебелью «Бакстер». Письменным прибором владелец кабинета не пользовался, но мечта детства — это святое, ее руками трогать особо и не полагается. Пусть себе стоит. А вот огромный диван эксплуатировался весьма активно. Практически весь женский персонал офиса, подбиравшийся по принципу «Требуется референт с опытом диванной работы» и тоже входивший в понятие «красивые вещи», принимал в этом самое непосредственное участие. Генеральный директор холдинга, случайно услышав где-то умную фразу о том, что связи между отдельными элементами системы способствуют стабилизации системы в целом, воплощал этот полезный принцип на практике.

Шесть человек, сидевших за роскошным совещательным столом, привезенным из Бирмы, покорно ждали своей участи, склонив головы, словно вассалы перед японским императором. И дождались. Первым попал под раздачу компаньон и заместитель Константин Эдуардович Никитский, чьи физические кондиции серьезно уступали умственным. При росте в сто восемьдесят сантиметров он весил всего семьдесят килограммов и носил сказочную кличку Кощей, а не Циолковский, как напрашивалось. Обидно, что не Бессмертный.

— Ты зачем это подписал? — Якубовский оторвался от чтения документа. — Я ж сказал, пока они не отдадут долг, никаких дел!

— Андрей… — робко возразил Кощеюшка, — там неплохие перспективы. Качественный бизнес-план — я сам смотрел… Им нужны деньги на раскрутку проекта, а у нас все равно лежат без движения.

— Это мои деньги! — повысил голос император. — И не тебе решать — есть движение, нет движения… Или тебе откатили?

— Андрей Николаевич прав, — поспешно вставила главбух, дама с четвертым размером бюста и вторым размером души. — Деньги вот-вот понадобятся. И вообще, мы не банк.

Но Никитский неожиданно дал сдачи:

— Во-первых, Андрей, деньги не твои, а компании… А во-вторых…

Да это бунт! Бунт в империи!

— А во-вторых, рот закрой… — перебил глава холдинга, — компании деньги… С какого перепугу? Если ты в уставе намухлевал, это не значит, что имеешь право вякать!

За три года совместной работы Константин Эдуардович привык к нестандартной манере общения шефа, обучавшегося политесам на нарах. Поэтому включал защитный рефлекс. Но сейчас это уже явный перебор. Тем более при коллегах. Вон эта змея, главбухша, чуть из лифчика не выпрыгнула от удовольствия. Между ними давно непримиримая дружба установилась… И ведь как преподнесла! «Андрей Николаевич прав…» Попробовала бы сказать, что не прав… Кто тебя на работу возьмет в полтинник, воблу старую?.. Да и остальные тоже не рыпаются. Муравьи.