Правила крови - Барбара Вайн

— Они должны голосовать и обеспечить победу правительству.

— А разве нельзя выйти другим путем?

— Именно так они часто и делают, — отвечаю я.

Пока Лаура и Дженет размышляют, не следует ли воспринимать это как шутку, я снимаю свой плащ с вешалки и выхожу вместе с ними на улицу. Я тоже собираюсь домой. У станции метро «Вестминстер» благодарю и прощаюсь.

— Большое спасибо за чай, милорд, — говорит Лаура. Я чувствую себя неловко, и, кажется, краснею.

По пути домой я прошу таксиста высадить меня на Примроуз-Хилл. В этом месте есть какая-то магия, особенно после наступления темноты. Зеленые склоны холма поднимаются вверх, а посыпанные песком дорожки пересекают их, словно в сельской местности, и возникает ощущение, что ты находишься на краю Лондона и дальше будут только поля и леса. Затем, поднявшись на вершину, ты видишь широкую террасу с большими домами в викторианском стиле, с магазинами и ресторанами, купающимися в золотистом свете, и узкими улочками, уходящими вглубь. И почти сразу же понимаешь, что оказался на маленьком городском острове, в самом его сердце, в самой красивой части, где Чалкот-роуд вливается в площадь Чалкот-сквер, на северной стороне которой жила и умерла Сильвия Плат[19]. Дома, викторианские или еще старше, розовые, бордовые, желтые и коричневые, стоят неровно, а над ними нависают кроны деревьев; посредине маленький зеленый сквер. В Лондоне нет площади красивее. Альма-сквер ей и в подметки не годится.

Занавески на окнах раздвинуты, и за стеклами сияют люстры, поблескивают вазы с цветами; листья растений сверкают, а разноцветные лепестки кажутся блеклыми от льющегося со всех сторон света. Я иду по Чалкот-роуд, широкой и прямой. Улица проходит через весь район, рассекая его почти точно по центру. Недалеко отсюда находится маленький паб под названием «Принцесса Уэльская», но не в честь Дианы, а в честь Александры, жены Эдуарда VII. Этот факт наводит на мысль, что сам паб и окружающие его дома были построены в 60-х годах XIX века, поскольку Эдуард женился на Александре в 1863 году, но это нужно проверить.

Улицу не назовешь красивой. Она слишком широкая, а дома на ней, почти не отличимые друг от друга, тянутся длинными скучными террасами. В одном из них жила Джимми, сначала одна, а потом с Леном Доусоном, но у меня нет возможности узнать, в каком именно. Похоже, через пару лет Доусоны съехали отсюда и перебрались в менее благоприятный для здоровья район Кингс-Кросс. Почему? Несомненно, из-за того, что Генри не хотел платить за аренду больше двух лет.

Я возвращаюсь тем же путем — к Ротвелл-стрит, главной дороге и холму. Сегодня чудесный вечер, теплый и ясный, и домой можно пройтись пешком. Я выбираю одну из дорожек, затем иду по Сент-Эдмунд-террас и попадаю в район Сент-Джонс-Вуд. По дороге размышляю о склонности людей поддерживать иллюзии по поводу респектабельного прошлого семьи, о пентаграммах в дневнике, а потом вдруг понимаю, на кого похожи Лаура Кимбелл и ее дочь.

На моего отца. Эти удлиненные, худощавые лица — «с впалыми щеками», как их обычно называют, — точно такие же, как у моего отца и, если я не ошибаюсь, у Александра. Внешность женщин, которых берут в жены мужчины из семьи Нантер, похоже, не оказывает влияния на потомство — по крайней мере, до того, как мой отец женился на моей матери. До той поры единственное, что могли унаследовать от матери дети семьи Нантер, это светлые волосы, а в редких случаях голубые глаза. Если Лаура и Дженет напоминают мне отца, значит, они также похожи на Генри. Ergo[20], они потомки не Доусона, а Генри, как и я сам?

Этим утром я отправился в архив записей актов гражданского состояния в Ислингтоне, где хранятся документы, и попытался дополнить составленное мною довольно жалкое генеалогическое древо. Там я выяснил, что первая дочь Генри, Элизабет, вышла замуж за Джеймса Киркфорда в 1906 году, однако прошло еще шестнадцать лет, прежде чем вторая, Мэри, сочеталась браком с Мэтью Крэддоком. У Элизабет был сын Кеннет и две дочери, а у Мэри — две дочери, Патрисия и Диана. Чтобы откопать эти сведения, потребовалось довольно много времени, а мне еще нужно было найти записи о Джимми Эшворт и ее семье. Я знал о ней достаточно, чтобы облегчить себе поиски. Ее дочь Мэри родилась в 1884 году, через четыре месяца после брака матери с Леонардом Доусоном. Отцом ребенка, родившегося в законном браке, считается муж его матери (Quern nuptiae demonstrant pater est[21]), и именно поэтому Генри хотел, чтобы Джимми и Лен поженились как можно скорее. Но Мэри была его дочерью, я нисколько не сомневаюсь.

Вчера вечером я хотел поговорить об этом с Джуд. Нашел снимок Генри, сделанный примерно в том возрасте, в каком теперь Дженет, и сходство оказалось еще поразительнее, чем я думал. Форма лба, высокая переносица, прямые брови, длинная верхняя губа — все одинаковое. У Генри, у моего отца, у Лауры и Дженет. А у меня? Я внимательно рассмотрел свое лицо в зеркале. Нет, я больше похож на мать. Обнаружив неизвестную ветвь своей семьи, испытываешь странные чувства — волнение и одновременное некоторое отвращение. Я убеждаю себя, что становлюсь похож на Лауру, когда начинаю «обелять» своего предка, которого не знал и к которому, по всей видимости, не испытывал бы симпатии. Однако меня беспокоило не это, а сам факт наличия общих генов с незнакомыми людьми, почти чужаками. Похоже на глупую шутку. Мне не понравились слова швейцара, вежливо намекнувшего, что любые мои гости вне подозрений, и посчитавшего Лауру и Дженет моими родственницами. Но они действительно родственницы — и всегда ими были.

На целых полчаса я почти полюбил Генри — за щедрость, за решимость помогать женщине, которую бросил. Потом мои чувства снова изменились. Что чувствовала Джимми Эшворт, когда любимый человек, чей плод она в себе носила, заставлял ее выйти замуж за мужчину, которого она ни в грош не ставила и который не был отцом ее ребенка? А Лен Доусон? Неслыханное унижение. Мы с Салли часто ссорились, особенно к концу нашего брака, но я помню, какую испытывал к ней нежность, когда она вынашивала Пола, а также гордость, когда смотрел, как изменяется ее тело, или когда шел с ней по улице, держа за руку. Мой ребенок. Всего этого был лишен Лен Доусон. Интересно, говорили они об этом между собой? О ребенке и о его отце? Я представляю, как Доусон бурчит накануне свадьбы: «Мы не скажем об этом ни слова», и «Сэр Генри все устроил, и мы благодарны ему, и у нас нет причин больше упоминать об этом».

Мне хотелось бы больше узнать о Джимми Эшворт — не только ее происхождение, дату свадьбы и то обстоятельство, что она вышла замуж за Лена Доусона в двадцать восемь лет. В то время ее родители были живы и проживали неподалеку, в Соммерс-Тауне. О них я ничего не знаю. Может, Джимми — после того, как бросила школу, вне всякого сомнения, в юном возрасте, — работала с утра до ночи за гроши на каком-нибудь потогонном производстве? Может, она рисковала потерять зрение или отравиться свинцовыми белилами? И поэтому пошла на улицу, подобно многим бедным девушкам викторианской эпохи? Не обязательно. Я не знаю, кто был первым ее «покровителем» и он ли познакомил ее с Генри. Хотелось бы знать, любила ли она его. Генри ее не любил — я в этом уверен. Потом появился ребенок, зачатый после девяти лет связи. Конечно, беременность могла быть не первой, но раньше Джимми делала аборты. Значит, она хотела этого ребенка? И даже подумала, что Генри женится на ней, если она забеременеет от него? Этого я никогда не узнаю. Генри не оставил никаких зацепок, кроме пятиконечных звездочек, указывающих, что в тот день он посещал свою любовницу.