42 - Томас Лер

Пощечина достигла цели. Мир ледников и глубокой заморозки, где мы вынуждены жить, где мы сейчас медленно поднимаемся горными тропами по восточному склону Шиниге Платте, вновь глядя на ледники Юнгфрау и Мёнха (или их совершенные бездвижные копии), сделал следующий шажок, но не только: если бы мы порезали для повара луковицу, он обнаружил бы перед собой нужные ему колечки или кубики, если отодвинуть поваренка в сторону, пощечина просвистела бы в воздухе, а если кого-то из нас осенила бы идея вложить повару в руку топор, трех секунд вполне хватило бы для (вновь кристаллизованного) несчастного случая. Эффекты Спящего Королевства обсуждались уже на первой, полуспонтанной конференции в отеле «Хилтон». Мы собрались в ресторане, одна половина которого была, видимо, зарезервирована для пока не появившегося общества, и наша захватническая групповая хроносфера не обезобразила изысканный хилтоновский натюрморт поломанными манекенами, за исключением официанта, которого Мёллер и Торгау непрофессионально грубо ликвидировали, усадив в плюшевое кресло. Именно эта манипуляция и подняла вопрос о поведении слона в посудной лавке: к чему можно прикасаться? Что произойдет с потревоженными людьми и предметами при возвращении к нормальной жизни?

— То же самое, что и с нами. — Слова Пэтти Доусон прозвучали спокойно и пугающе правдоподобно. Она стояла между Мендекером и Хэрриетом на разделительной линии между нами и поедающими ланч фотоэкземплярами, у которых то и дело пропадали различные напитки, чтобы появиться на нашей половине деликатными стараниями Анри Дюрэтуаля, которому доставляла удовольствие роль призрачного официанта. Любое движение в нулевом времени, будь то машинально отодвинутая рука застывшего человека, перемещенный официант или уже первый наш шаг с исходной позиции Пункта № 8, должны в момент запуска внешнего времени привести к парадоксальным и бесконечно быстрым изменениям. Последствия окажутся совершенно непредвиденными, даже если только небольшим массам, как, например, шестидесяти восьми человеческим телам и их жертвам и игрушкам, будет сообщено это сумасшедшее ускорение, каковое уже согласно Ньютону навряд ли, а по мысли Эйнштейна и вообще никоим образом не может существовать. Ожидаются сквернейшие увечья пространственно-временного континуума. Не вызывало вопросов, что бесконечно ускоренные тела взорвутся, как маленькие солнца; непонятно было, как именно: то ли вдоль мировых линий многократно запутанной гипотетической пряжи — ариадновой нити каждого из нас — вспыхнет своего рода термоядерный трассирующий след с разрушительной силой в несколько ядерных боеголовок на одну человеческую голову, то ли возникнет мрачнейшая перфорационная линия из мириада крошечных черных дыр. Для второго случая рисовались столь драматические нарушения, что у ЦЕРНистов пропало всякое желание теоретизировать дальше. Вскоре все они стояли рядом с Доусон, Хэрриетом и Мендекером, укрепив свой бастион двумя сдвинутыми столами под дамастовой скатертью, чтобы отделить нас от болванчиков (спонтанное и прочно укоренившееся определение Шпербера), прервавших процесс еды, питья, курения, рыганья, словно ожидая приказа ЦЕРНистов. На седьмой или восьмой день нового времясчисления физики были запущенны и помяты, наравне с большинством зомби, как обозвал нас Борис, дав чрезвычайно подходящую кличку участникам хилтоновской конференции. До сих пор никому не удавалось нормально поспать. Что и было заметно по серым, отекшим, вялым — а у мужчин вдобавок небритым — лицам. Добавьте к этому следы солнечных ожогов из-за вечной жары, кажущееся привыкание к которой не отменяет использование солнцезащитного крема с высокой степенью защиты, как ранним утром, так и во время долгих ночных прогулок. Благородные и состоятельные едоки ланча в «Хилтоне», набальзамированные каким-то своим времязащитным кремом, не вызывали у нас ни малейшего сожаления ввиду гипотезы, что на пути в их сферу мы сгорим, как кометы, или взорвемся подобно ходячим пароваркам. Они и им подобные болванчики торчат там снаружи, на пляже Паки все дни напролет по уши в воде и только радуются, если мы близко к ним не подходим. Но у четверых или пятерых из нас, в том числе у двух ЦЕРНистов, были семьи прямо в Женеве. Как они, должно быть, завидовали семейству Тийе, целиком перенесенному в иное, наше измерение, даже несмотря на то, что оба крепких белокурых телохранителя уже производили не очень-то лояльное впечатление, а Ирен и Марселя отмечали те пугающие спокойствие и расслабленность, какие бывают у детей, когда им приходится сталкиваться с чересчур серьезными и страшными вещами. Из клана Тийе выступили вперед разоблачители Штайнгертнер и Малони в костюмах агентов ЦРУ на Бермудах — темных очках и гавайках. Мы, мол, журналисты, еще перед экскурсией в ЦЕРН хорошо знали, что через несколько месяцев кольцо ускорителя ЛЭП со всеми детекторами отправится на свалку. Видимо, некоторым ЦЕРНистам это пришлось совсем не по душе. Пэтти Доусон возразила, что консервация проекта требовалась, чтобы начать строительство новой, гораздо более крупной установки, Большого адронного коллайдера[27]. Но речь-то не о большинстве ЦЕРНистов, а конкретно о собравшихся здесь, о команде Мендекера, запальчиво крикнул Штайнгертнер. Они-то не первый год уже хвастают в статьях, что вот-вот обнаружат следы бозона Хиггса.

— О хиггс! Грааль! — заорал Малони. — Да вы из-за него совсем рехнулись!

Пять лет простоя, значит, показались мендекерцам невыносимыми. А теперь, парализовав ЦЕРН, Женеву, а чего доброго, и весь восток Швейцарии, они заявляют, что, мол, любая попытка вернуться будет стоить нам жизни, да еще и обернется ядерными взрывами! Несколько мгновений потрепанные жертвы времекрушения имели, пожалуй, кровожадный вид.

Оранжевые и темно-зеленые вагоны ЖДБО разъехались друг от друга на расстояние нескольких шпал. Ничего больше не произошло за три секунды РЫВКА, не считая минимальных жестов по-отпускному веселых пассажиров на скамейках, твердо уверенных, что вдоль Черной Лючины они доедут до Гриндельвальда или спустятся в долину Лаутербрунненталь по Белой Лючи-не. С той поры, как мы уверились в правоте сказки перед голыми физическими умствованиями первых недель, нам кое-чего недостает, одной малости, приятность обладания коей мы раньше не спешили признавать, — а именно, надежды, что ты, как камикадзэ, низринешься навстречу смерти, а за тобой протянется шлейф грандиозной катастрофы. Но теперь, если принц вторично войдет в замок или же люди Мендекера опять запустят генератор ГЕРАКЛИТ, скажутся лишь искажения, изменения, исправления, наши кропотливые собственноручные дела.

Я задаюсь вопросом, что представляют себе Анна с Борисом, когда думают о тонком трехсекундном пространстве событий, приросшем к прошлому. Может, вспоминают официанта в ресторане «Хилтона», который вдруг обнаружил, что у него изъят поднос, а сам он брошен в кресло в пустом зале, откуда мы испарились, как призраки в рассветный час. Или конную статую генерала Дюфура[28] на женевской Новой площади, за краткий миг длиной в полдесятилетия покрытую розовой лаковой краской, от треуголки до основания пьедестала, заодно с четырьмя полицейскими перед ней, которые наверняка чуточку переместились на тонком трехсекундном фрагменте. А если Анне с Борисом по душе альянс удачной стилизации и чистого ужаса, они вспоминают здание ООН, где на газоне перед колонным входом во Дворец Наций разместился живописный Голый Завтрак из семнадцати дипломатов обоих полов (о, эти Сатаровы позы, вино и виноград, хрустальные бокалы, изобилье снеди!), в то время как в Зале Совета неподалеку от человеко-почтового ящика Шпербера происходит убийство сербского эмиссара, которому в полнейшей тишине и в благоприятных условиях самой длительной в истории анестезии вонзили в спину декоративную шпагу из представительского зала по соседству, так что ее вишнево-красный клинок, пронзая сердце, упирается в разложенные перед эмиссаром документы, доказательства его военных преступлений. В трехсекундный промежуток, отпущенный ему для смерти, он, вполне возможно, умер, еще успев заметить розу на пустом пюпитре справа.