Эйфель - Николя Д'Этьен Д'Орв

вот же он — силуэт его башни! Линия от фундамента до верхушки не должна быть прямой, ей нужен мягкий изгиб, живой, подобный изгибам женского тела. Эта плавная линия придаст «пилону» необходимую «чувственность», которой тот доселе был лишен.

Как же это просто! — наконец-то он живет, мыслит, дышит одной только башней. Остальные проекты заброшены так давно, что Компаньон с трудом поддерживает порядок в фирме. Некоторые клиенты раздражаются:

— А что же господин Эйфель? Куда он подевался?

— Вам придется обсуждать дела со мной. Я его заместитель.

— Но мы хотим иметь дело только с господином Эйфелем! Нам рекомендовали его как «поэта металла», а в бухгалтере мы не нуждаемся…

— Вы правы, — едко отвечает Компаньон, — но у нашего поэта сейчас приступ вдохновения.

Он прав. Едва войдя в кабинет, Гюстав погружается в свои планы: рассматривает строение со всех сторон и под разными углами, оценивает все возможные риски, прорисовывает конструкцию до мельчайших деталей. В глубине души он понимает, что создаёт эту башню не только для себя. За этим пылким порывом, за возродившейся молодостью стоит еще что-то. Но он остерегается назвать это «что-то» по имени. Скажем просто: в нем говорит его муза, его вдохновение. А остальное — лишь воспоминание, ошибка молодости.

— Она должна быть совершенной, — бормочет Гюстав, выпив двенадцатую чашку кофе, которую держит дрожащими пальцами.

Проходит еще несколько дней; он так судорожно жмет на карандаш, что острый грифель протыкает бумагу насквозь. И вот свершилось: чертежи почти закончены, остались только мелкие доделки — украшения и прочие финтифлюшки.

— Вели Совестру оформить это как полагается! — приказывает он Жану Компаньону, который покорно терпит его командный тон. — Скажи, пусть нарисует там балкончики, галереи, всё что угодно, лишь бы это выглядело не так сурово…

— Уж кто бы опасался суровости, — бурчит Компаньон, вызывая Стефана Совестра, одного из самых замечательных архитекторов своего времени. Многие богатые семейства заказывали ему оформление своих парижских домов, и чего он только им не изобретал — и средневековые замки с башенками, и восточные дворцы Тысячи и одной ночи, и нарядные особняки. Так что эта новая Вавилонская башня как раз ему по силам.

— Только упаси его бог посягнуть на форму моей башни, понял? Она уникальна! И не должна походить ни на какую другую!

— Его башни! — саркастически бормочет Компаньон.

ГЛАВА 18

Париж, 1886

Гюстав выходит из магазина и смотрит на себя в большое зеркало рядом с витриной на улице.

Рестак усмехается: его забавляет кокетство друга.

— Не беспокойся, ты великолепен!

Но инженер не спускает глаз со своего отражения, придирчиво оценивая покрой костюма, линию плеч, элегантность силуэта, качество материи. В зеркале он видит прохожих, они идут по Бургундской улице, не обращая на него никакого внимания. Гюстав несколько уязвлен: почему люди не останавливаются, чтобы расхвалить его новый наряд? Но тут же понимает причину: все они одеты точно так же, как он. Вернее, наоборот: это он теперь одет так же, как они.

— В последний раз я ходил к портному еще при жизни Маргариты, — задумчиво признается он, поглаживая лацканы пиджака. — А теперь моей одеждой заведует Клер, она даже не просит меня сопровождать ее. Знаешь, она настоящая хозяйка дома.

Рестак дружески похлопывает его по плечу, и они оба с легкой меланхолией созерцают себя в зеркале.

— Ты только глянь на этих двух студентов! — шутит журналист. — Типичные буржуа — вот в кого мы превратились!

Эйфель приосанился, но украдкой все же продолжает сравнивать себя с прохожими — с мужчиной, который ведет под руку даму и, миновав его, сворачивает на улицу Лаказ; с тремя господами, которые пересекают площадь перед Бурбонским дворцом и входят в здание Ассамблеи, — наверняка депутаты. Да, Рестак прав: эта эпоха поймала их в свои сети и хорошенько обработала на свой манер. Теперь они — типичные представители нового времени.

— Покупааайте «Фигарооо»!

Им навстречу бежит маленький продавец газет.

— Ну-ка, ну-ка, посмотрим! — говорит Антуан, купив газету у мальчишки в каскетке, который подсовывает ему вдобавок три газеты-конкурентки; это запрещено, но паренек, подмигнув покупателю, называет ему «оптовую цену», за всё чохом.

— Даже этот умеет вести дела, — смеется Антуан, разворачивая «Фигаро». — Ага, вот она, вышла!

Он протягивает газету другу, и тот видит статью на развороте, целиком посвященном «Эйфелю и его башне». Плотные колонки текста сопровождаются фотографией инженера в полный рост, стоящего перед виадуком в Гараби, и одним из эскизов башни, слегка приукрашенным Стефаном Совестром.

Инженер не может скрыть восторга. Он ведет себя как человек, увидевший любимую девушку в конце улицы.

— Ты должен быть доволен, Гюстав. Статья подписана Палу — это лучший репортер «Фигаро».

Эйфель на седьмом небе от счастья; он жадно читает и перечитывает некоторые особенно лестные фразы — так знатоки смакуют ликер «шартрез».

— Браво, друг! — наконец говорит он, торжествующе улыбаясь.

Рестак благодушно пожимает плечами:

— При чем тут я? Это твоя башня, не моя.

Но Эйфель с восторгом хлопает его по плечу.

— Все равно, спасибо тебе…

Журналист не отвечает: его внимание уже привлекла другая газета. Теперь они стоят на площади Бурбонского дворца, прислонившись к решетчатой ограде статуи Правосудия. А мимо них, по Бургундской улице, неторопливо едут фиакры, прохожие заглядывают в цветочную лавку на углу — все эти избранные, обитатели этого аристократического квартала неспешной чередой проходят мимо них. Но друзья поглощены чтением статьи, которая (и Рестак предупреждал об этом Гюстава) очень похожа на рекламу.

— Вот и этот тоже постарался! — радостно объявляет Рестак, демонстрируя Гюставу разворот газеты «Время». — Даже и не помню, что я ему посулил в награду.

Заглянув через плечо друга, Эйфель обнаруживает еще один дифирамб в адрес своего проекта для Всемирной выставки.

— Ты подкупаешь собратьев по перу, чтобы они писали обо мне? — шепчет Эйфель; он уже понял тактику Рестака, но откровенность журналиста все-таки слегка шокирует его. Он часто предпочитает не смотреть правде в лицо.

Антуан складывает газету и кивком указывает на Палату депутатов, которая высится перед ними.

— Чтобы подкупить Францию, нужны огромные деньги. Я тебе еще не всё говорю. Но одно несомненно: мы выиграем его, этот конкурс!

Развернув две последние газеты — «Энтранзижан» и «Голуа», — они находят в них всё те же дифирамбы.

— Прекрасно! — заключает Рестак. — Мне кажется, это отличное начало. А тебе известно, что Альфан, генеральный подрядчик Выставки, на твоей стороне?

— Тем лучше, — бормочет Гюстав; он уже начинает опасаться, что чересчур назойливая газетная компания в пользу его башни возымеет обратный эффект. — Но и конкурс нельзя сбрасывать со счета. Первым делом я