О любви ко всему живому - Марта Кетро

«Что же ты сделал с ними? Или они и раньше… Но где в таком случае были мои глаза?… Какие могут быть тексты к этому? Я отказываюсь украшать лентами твоих мертвых младенцев… И у девушки твоей нет лица, вялая она да унылая (последнее уже так, до кучи). Ты не жди справедливости от меня, детка, я ведь не равнодушная женщина, я – разочарованная, только не расстраивайся, но я их не вижу…»

Ну и все в таком духе, а он сказал, что – да, он и сам понимает, но надо же довести до конца, и за месяцы без меня он не сделал ничего нового, и про девушку – да, но так уж вот получилось…

Мы мило поговорили в том же духе, уже собралась было я уходить, но Тина, убегая на работу, попросила покормить кошку, и пришлось задержаться, чтобы разморозить мясо. И вот. Он шепчет мне на ухо: «Значит, время уклоняться от объятий? Ну-ну», – не прекращая делать то, что он делает, а я спрашиваю: «А ты ей верен?» Он говорит: «До сего дня получалось». И я понимаю: для него наступил роскошный период лишения невинности – он теперь раз пять ее будет терять с каждой знакомой женщиной, рассказывая, что не устоял исключительно перед ней, а так – ни-ни. Я молчу, до последнего молчу, а потом все-таки выкрикиваю его имя, как прежде, и он почти сразу же кончает. После этого мясо признали оттаявшим, кошку покормили, и я лишь отметила, что слишком быстро он разморозил мясо в этот раз – то ли холодильник сломался, то ли еще что.

Но в общем, скучно. Самым интересным в нем была моя любовь, теперь – ничего особенного.

Созерцание этого человека, прежде ненаглядного, погрузило меня в такое глубокое недоумение, что я бы захлебнулась им, не вынеси меня на поверхность второе, столь же сильное чувство – скука.

Я отказываюсь верить, что все это было – настоящее счастье, настоящая печаль, потому что сухой остаток чувств укладывается в прелестный жест. Слегка, по-тайновечорному, разведенные руки, вращение левой кистью, раскрывающейся цветком, и произнесенное с некоторым извинением «но я… любила его…».

Мне теперь кажется, что J тогда испытывал бесконечное смущение. Один из вас… мне неловко об этом говорить… ну, бляаа… Он продолжает, опустив глаза. Я действительно сожалею, но нынче же ночью один из вас… И самое стыдное во всей этой истории будет знаете ли что? Этот человек всерьез считает, что изменил нечто в моем пути. Что за этот вот мешочек можно было продать (а можно и не продать) и дорогу, и крест, и полуденный жар, и следующие две тысячи лет. Это всегда так неловко, когда замечаешь – как же ты глуп, душа моя.

Ах, ну я, конечно, не сравниваю, но иногда так остро вдруг понимаешь, что вне зависимости от времен и масштаба личности чувства не изменяются – любовь, разочарование, отчаяние. Мы сплевываем ту же горечь, что сводила рот людям три века назад, и та же нежность расплавляет кости и растворяет мысли нынешней девочке, как и какой-нибудь восьмисотлетней давности даме, влюбленной в менестреля. Трубадура. Трувера. Миннезингера, наконец.

Можно ли считать счастливой жизнь, если каждые полгода приходится напоминать себе: «Забыть значит начать быть»?[5]

Только такую и можно.

Но не скука меня доконала, другое: он рассказывает о нас. Люди добрые, он же еще хвастает! Через третьи руки узнаю свежую сплетню, что я, оказывается, вернулась к нему.

А потом он позвонил.

После телефонного разговора со мной случилось нечто похожее на обморок (насколько вообще способна на обмороки моя здоровая натура) – я доползла до кровати и мгновенно заснула на три часа.

Он сказал мне следующее: «Я понял, что любовь – любовью, а бизнес – бизнесом, и не нужно заниматься с тем, кого любишь. Поэтому давай поработаем вместе. Будешь моим продюсером». Услышав мое глубокое молчание: «Я такой циничный, да?» Нет, просто дурак. Нашел способ уговорить женщину – «я тебя не люблю, и поэтому». Но это я только подумала.

Проснулась с противной температурой 37,3° и в ярости.

Стала обдумывать месть. Наверное, скажу ему речь.

«Я все думаю, на что бы тебя приспособить.

Для романтических отношений не годишься – ты меня не любишь.

Для секса не подошел, слишком уж болтлив.

В творческом плане – тоже, мне перестали нравиться твои работы.

В вопросах бизнеса я бы сказала, что ты ноль, но ведь есть еще и отрицательные числа.

Остается вариант эскорт-услуг – мне полезно познакомиться с разными людьми, а ты все еще красив, мы могли бы вместе выходить в свет.

Но до Нового года я работаю как лошадь (у меня, видишь ли, появились постоянные заказы в журналах), а потом истечет срок, отпущенный тебе на перемены. От тебя и так осталась половина, а к середине зимы, полагаю, ты совсем распадешься.

И почему это ты пытаешься использовать именно меня для организации своих дурацких дел? Тебе прекрасно удается работа с посредственностями, путем несложных манипуляций и простеньких сексуальных практик ты умудряешься добиться вполне адекватных результатов. Так поручи это своей девушке! Зачем пытаться подмять столь ненадежное «творческое» существо, как я, с кучей принципов и разноцветных фобий, и приставить его к продюсерской деятельности? Это короли назначали художника или поэта главным постельничим, а ты всего лишь мальчик с окраины, таланты на побегушках тебе не по карману.

О твоей бестактности можно слагать легенды. Ну перепихнулись мы однажды по старой памяти, зачем рассказывать об этом всей округе? Этот факт не делает чести ни мне, ни тебе. Зачем? Да еще человеку, который не преминул донести информацию до меня.

А эта последняя фраза из телефонного разговора вообще вне конкуренции».

И так далее.

Примерно такую речь я произносила мысленно, пытаясь заснуть, но до трех часов ночи меня буквально подбрасывало от злости.

И вот я отправилась мстить. Нарядилась в его любимое черное платье, повторила текст (не забыть сказать гадость про 1) девушку; 2) лучшего друга; 3) картинки; 4) его прическу и т. д.) и пошла.

* * *

Ну что я могу сказать: он открыл мне дверь – нервный, тощий, с грязным хвостом.

У него сгорел процессор.

Он ничего не понимает в HТМL кодах.

Он ест одну картошку, потому что нет денег на мясо.

Он лежит на животе поперек дивана, смотрит на меня снизу вверх и улыбается.

Я глажу его по руке и говорю: «Ты хороший мальчик, но я недостаточно зрелая личность, чтобы сотрудничать».

Ох, детка, прости меня. Прости меня, с моими иллюзиями. Прости, что я повесила все свои корзины на твои нежные яйца. Прости, что я завысила планку – уровень честности, качества работы, остроты переживаний, – это все оказалось немного слишком для тебя. Прости, что величала живого человека ангелом, – это работа для мертвых. Прости, что ждала от тебя спасения. Прости, детка.