Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова

что, кажется, бесповоротно превратилась в неё.

С Лейлой, девицей из «наркоманов», мы познакомились, разболтавшись в туалете. Помню эту картинку до пикселя. Я поставила руки под сушилку, та в ответ давила волной сильного горячего воздуха и гнала волну по верхней части кисти.

– Господи, это что, жир так пузырится? – спросила я: даже не адресно ещё не знакомой Лейле, а просто. В несправедливый мир.

Та подошла, внимательно – будто врач – осмотрела мои руки и вынесла вердикт, слегка отчитав:

– Ты совсем дура? Это же просто кожа.

Так мы и подружились.

Лейла. Кудри, татуировки, зёрнышко родинки над губой. В прошлом героинщица, но до сих пор анорексичка, чередовавшая группы понедельно, выделяя чётные воскресенья на недуг № 1, а нечётные – на недуг № 2, сказала мне, что зависимость от еды такая же страшная, как и от иглы. Потому что игла – не основа жизнедеятельности. В то время как еда – фиксированная переменная в её формуле.

С Лейлой я познала совершенно новый вид дружбы – такой, где, даже опоздав на сорок минут, можно было говорить без заискивающей оправдательности. Она отмахивалась: «Расслабься, у меня дел всегда до едрени-фени», а потом хлопала крышкой ноутбука и заказывала нам самую жирную и вкусную еду из меню, но никогда не давала мне за неё заплатить. Лейла была юристкой, востребованной, лучшей, и вряд ли верила самой себе, когда говорила: «Вот выйду через годик на пенсию, и будешь меня сама кормить».

Всё было между нами легко, просто и честно. Лейле, в отличие от моих универских друзей, не нужно было три часа на разгон и крепко напиться, чтобы разговор из категории «кто куда съездил и что себе купил» перешёл в плоскость настоящих переживаний. Довольно быстро я задала ей главный, наиболее интересующий меня на тот момент вопрос: а что заставило прийти на группу тебя? Лейла, не задумываясь, ответила: «Ребёнок». Сказала: «Я долго думала, что в конечном итоге либо сторчусь, либо выкинусь в окно; просто ждала, что будет первым. А потом залетела. Так странно это – у девочек с РПП часто бывает бесплодие, а тут на́ тебе». Лейла хотела сделать аборт, но передумала на одиннадцатой неделе. Так на свет появился Том. На моё удивлённое лицо Лейла засмеялась: «В юности слишком много смотрели с бойфрендом фильмы “Интервью с вампиром” и “Миссия невыполнима”».

«Знаешь, у меня было, есть и будет много мужчин. Они вожделеют меня, моё идеальное тело, называют мои глаза бездонными, сравнивают их с озёрами и уверяют, что в них можно утонуть. Но я им не верю. Я верю только сыну: он говорит, что, когда я добрая, мои глаза – цвета машины его отца, а когда я злюсь – цвета козявок».

RE: немного поэзии

Вспомнилось: Разбуди меня завтра рано.

О, моя терпеливая мать!

Я пойду за дорожным курганом

Дорогого гостя встречать!

Доброе утро!

RE: немного поэзии

Я сегодня нашла пару бумажных писем, которые мы отправляли друг другу во время ковида.

Так что утро то и впрямь доброе.

Люблю!

Раньше я думала: ничто так не роднит людей, как возможность вдоволь наязвиться над чьим-то промахом.

Теперь я думаю: ничто так не роднит людей, как общая боль.

Каждая группа заканчивалась «молитвой», которую участники произносят хором, взявшись за руки: «Дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить. Мужество изменить то, что могу. И мудрость отличить одно от другого».

Первое время мне не хотелось быть частью этого – местные ритуалы, местный жаргон казались мне неловким, глупым, стыдным. Большинство девушек раздражали меня тем, что говорили психологические банальности про отстаивание границ и принятие себя. Я без конца оценивала их одежду, состояние кожи, объёмы тела. На некоторых историях в голове вспыхивало: «Фух, ну такое дно у меня ещё не пробито».

Так было, пока не заговорила новенькая – о том, что устала от диет и срывов до такой степени, что на прошлой неделе была готова повеситься. Девушка сказала, что никогда бы не осмелилась прийти сюда, если бы не «группа поддержки». «Группой поддержки» была короткостриженая блондинка. Я не знаю, кем она приходилась ей, но та взяла новенькую за руку, и они сидели так до конца сессии.

Почему-то осознание пришло именно на них. Когда я вышла с группы в то воскресенье, я поняла, что надпись «Feminist» на моих носках, которые демонстративно торчали из кроссовок, до сих пор не имела ко мне отношения.

Я поняла, что стоит за моими насмешками над фотографиями женщин, неумело сужающими свои талии в фотошопах.

Я поняла, какое чудо наконец случилось со мной: впервые в жизни я вступила в сделку, валютой которой были не рубли, не доллары, не евро; валютой которой было сострадание.

* * *

Позвонил риелтор, сказал, что мою квартиру наконец-то достроили.

– Ремонтик через кого делать планируете?

Я вспомнила ремонт в своей первой квартире: тогда я много пила и тусовалась с обдолбанными друзьями Дани, поэтому все поездки в «Леруа Мерлен» приходились на горькое воскресное похмелье. Я стояла лохматая, не отошедшая от ночи, напротив полки с серой плиткой и пыталась найти разницу между оттенками 76345 и 76346. Я вспомнила все сифоны и клеи, которые никогда не подходили и которые нужно было обязательно лично возвращать в магазин. Я вспомнила прораба, который записывал мне двухсекундные войсы формата:

Елен.

Ну, кароче.

Это самое.

(Тот прораб двести раз спросил, собираюсь ли я делать ремонт одна без мужа. Видимо, это знание дало ему право обманывать меня в смете и врать про простой бригады.)

Я сказала риелтору, что ремонтом заниматься не хочу.

– Если это про денежки, то у меня есть ребята отличные. Тысяч в пятьсот уложимся и двести – на мебель. Семьсот тысяч – это фигня. Ну, если нет, можем кредитик какой-нибудь.

Услышав это, я засмеялась в голос. Моих НЗ-сбережений хватило бы на «ремонтик», но смеялась я не поэтому, а потому, что риелтор предлагал добавить к двадцатилетней ипотечной кабале ещё одну долговую яму.

Я не знала, как объяснить ему, что деньги у меня есть, а сил – не очень, и просто предложила:

– Давайте поставим максимально низкую цену, пусть сами делают с квартирой, что хотят.

Риелтор ответил, что без нормальной отделки нормальным людям сдать не получится.

– В смысле «нормальным»? – уточнила я.

– В смысле славянам, – ответил риелтор.

Я положила трубку.

Он написал через неделю, сказал, что есть кандидат. Сообщение было таким: «Таджик, но вроде ничего. Я вас сразу предупреждал».

Подъезжая к щетине новостроек, я не могла поверить, что потратила тринадцать лет жизни в Москве, нервные клетки, слёзы, часы переработок, фрилансы для шампуней против облысения или, наоборот, густоты волос – вот на это. Некоторые дома моего ЖК лежали горизонтально, какие-то – резали небо, какие-то улеглись буквой «П». Страшный тетрис, с определённых ракурсов которого казалось, что здания вот-вот оживут и начнут наступать друг на друга.

Вот она – моя инвестиция в будущее.

Я смотрела в эти тысячи квадратиков окон, рассеянных по красной панели фасада, пыталась заглянуть дому в глаза, но в них не было ничего – сплошная тьма.

Будущий жилец оказался не таджиком, а киргизом. На нём было поло «Lacoste», кепка «Adidas», блестящие часы и неидентифицируемый сильный парфюм.

– Здравствуйте, – сказала я ему. – Как вас зовут?

– Амир.

– Вам реально подходит пустая квартира?

– Реально. Ну только матрас с холодильником и стиралкой купите. Я чисто спать тут буду, работы много.

– Чем вы занимаетесь?

– На стройке работаю.

– А жить будете один?

– Ага, один, – его голос звучал неуверенно и было слышно, что он врёт и боится.

– Правда?

– Ну… Там брат ещё думал…

– Амир, вы мне честно скажите, чтобы я знала, ладно? Сколько людей будет? Двое?

Амир кивнул.

– Давайте договоримся на двоих, но не больше, окей?

– Хозяйка, а…

– Не зовите меня так, пожалуйста. Я – просто Лена, идёт?

– Идёт.

– Лена, тут просто это… у меня ещё котик, короче.

Он показал белого грязного кота