Лето - Алла Горбунова

Зацветают люпины – волчьи бобы, над аллеями разносится нежный, сладкий, ажурный аромат спиреи. Во всех садах бело, как на свадьбе, от цветения яблонь. Одуванчики уже облетают. На озере снова видели бабушку-флейтистку, на этот раз без флейты и без внуков, она выходила одна купаться, делала зарядку на берегу, сказала, что она – врач лечебной физкультуры. Долго советовала какой-то другой пожилой женщине, у которой что-то болело, нарвать бадана и приложить. Говорила, что у них на улицах рядом с озером бадан на участках у всех. Наш дом подальше от озера, у нас на участке бадана нет. Из лечебного – мы ко всяким ранкам всегда прикладывали подорожник, он у нас растёт на полянке. Ещё когда-то варили суп из крапивы, собранной рядом с участком. Бабушка, кажется, один раз варила варенье из одуванчиков, собранных на одуванчиковом поле за платформой, но мне оно не понравилось. Больше всего я любила варенье из нашей малины, и мне всегда давали съедать от него пенку, пока оно варится. Бабушка кормила меня очень вкусно, но иногда придумывала что-то странное, что мне не нравилось: например, посыпала сахаром кислую капусту, а как-то раз пожарила мне на завтрак банан. Это были эксперименты, ей было интересно экспериментировать в еде. Сама она ела очень мало, больше пробовала пищу, чем ела, но всех всегда стремилась накормить. Даже уже в деменции, перед смертью пыталась нас кормить и кормить каких-то воображаемых людей, которых она всюду видела. Эти люди появляются, когда разум разрушается. Её мама, моя прабабушка – баба Беба, тоже в последние годы видела этих людей. Обе они видели их прямо в квартире: каких-то девушек, детей, кого только не было. Бабушка очень переживала, что их надо кормить, а нечем. Младенцы, возможно, тоже видят людей, которых мы не видим. Младенцы и старики с рассыпающимся сознанием видят этих людей. Может быть, эти люди – как образы из сна. Во сне же мы видим всяких разных людей, а это – сны наяву, у маленьких детей и разрушающихся стариков размыта граница между сном и явью, части сна переходят в явь, мешаются с ней. Вначале не было сна и яви, и потом не будет. Явь образуется постепенно, постепенно образуется это разделение. Сон может вмешиваться в явь, появляются галлюцинации, эти люди в квартире, которых видела бабушка, или «тётя в углу», которой улыбается младенец, смотрит в угол, показывает пальцем, а там никого нет (хотя, может, это существа из иных планов мироздания, которых они способны видеть, а мы нет; но ведь сон и есть возможность восприятия иных планов мироздания). А может и, наоборот, явь приходить в сон, бодрствующее сознание возникать во сне, как в осознанных снах. Недавно, когда я делала МРТ головного мозга, невролог мой мозг похвалила, сказала: «Ни одного очажка глиоза, а часто даже у молодых таких очагов много бывает». У бабушки было много глиоза в мозгу, ещё до яркой клиники деменции. Она злилась, когда дедушка мне про это сказал после того, как они сделали МРТ. А у дедушки голова была хорошая, как у молодого. Он освоил компьютер на уровне продвинутого пользователя, общался со всеми в скайпе, решал сложные задачи по компьютеру, искал решения каких-то проблем на специализированных форумах, сам всё делал, в общем, смог разобраться в компьютерах с нуля уже в пожилом возрасте. В восемьдесят лет у него ещё было много сил, построил дом на даче для них с бабушкой. Мы сейчас в этом доме живём. После его смерти патологоанатом сказала нам, что, если бы не эта лимфома, он мог бы жить до ста лет, все органы в восемьдесят пять у него были в очень хорошем состоянии. И ещё – ему было интересно жить. Было интересно про мир, процессы на планете, политику. Хотел знать, что дальше будет, наблюдать, понимать. Дедушка жизни радовался, она ему нравилась. Ещё дедушка говорил, что даже звёзды в небе умирают. Дедушкина любимая песня была «Есть только миг между прошлым и будущим», там поётся: «А для звезды, что сорвалась и падает, есть только миг, ослепительный миг». Эта песня трогала его сердце. Я слушала её в детстве и понимала, что человек как звезда, что сорвалась и падает, летит в чёрном небе единственный миг своей жизни между прошлым и будущим. Люди как падающие звёзды. Душа как платоновская идея: либо парит, либо гибнет.

Егор зашёл на участок соседей (между нами нет забора, у нас большой участок 24 сотки, 12 соток наши, 12 соседские). Сосед с дочерью играли в настольный теннис. Егор стал смотреть, а потом заявил, что тоже хочет играть. Ему сказали, что подрастёт – будет играть. Егор взял лежавшую на камне ракетку. Сосед сказал, что она очень дорогая и её трогать нельзя, и дал Егору другую ракетку, не такую дорогую, которую трогать можно. Но попросил не ударять ей о камень. Егор посидел с ракеткой некоторое время, а потом всё-таки ударил ей о камень. Сосед прикрикнул на него: «Всё, я больше никогда тебе не дам ракетку! А ну отдавай!» – подошёл к Егору и выдернул из его рук ракетку. Егор обомлел от обиды и ужаса. С ужасом и недоумением посмотрел на свои опустевшие руки, в которых только что была ракетка, которую только что выдернули. Он хотел зарыдать, открыл рот, но не смог даже издать крик, ему не хватало воздуха, он не мог сделать вдох. От обиды и возмущения у него случился спазм гортани. Ребёнок не мог дышать, стал задыхаться, хрипеть, делать рвотные движения, посинел. Я подбежала к нему и, невзирая на недовольство соседа, дала ему в руки эту ракетку. Казалось, что, если этого не сделать – он может задохнуться, забиться в судорогах, потерять сознание. Когда я дала ему ракетку, он успокоился, задышал. Я впервые видела у него такую реакцию. Было неудобно перед соседом, что он не разрешил брать ракетку, а мне пришлось её дать Егору. Стало страшно, что такая ситуация может повториться. Страшно такого ребёнка отдавать в детский сад. А если его там обидят, он не сможет дышать, забьётся в судорогах, а меня не будет рядом? Рано или поздно какие-то конфликты обязательно случатся, Егор никого не слушается, а если воспитатели проявят в отношении него резкость или грубость – вот что может произойти. Страшно, как пройдёт через социализацию, через дисциплинарные пространства, жестокость сверстников такой возбудимый, избалованный ребёнок с тонкой нервной организацией. Не нейротипичный ребёнок, похожий на меня, а я никогда не могла вписаться во все эти детские системы, в детский сад не ходила, в дошкольных детских группах, типа группы английского языка или центра эстетического воспитания, куда меня пытались отдавать, я страдала и плакала, и меня приходилось забирать оттуда. Воспитатели говорили моим родителям: заберите её, мы больше не можем. В школе тоже мучилась, не умела ладить с коллективом. У меня органическое поражение мозга, сильные нарушения, фиксируемые на ЭЭГ, в четыре года первый раз назначили нейролептики и противосудорожные. Наследственность у Егора по моей линии отягощённая. Егора надо беречь, учитывать повышенную уязвимость его нервной системы. Но чужие люди не будут это понимать, не будут беречь, и это страшно. Гоша настаивает, что ребёнок должен ходить в детский сад. Мне кажется, я просто буду сидеть в спазме ужаса под дверями детского сада все дни, что ребёнок будет там.

Сирень в саду зацветает. Та, что осталась. Ту, что была у забора, Алексей вырубил. Сирень – любимое растение дедушки. Он прививал разные сорта, получал черенки по переписке из других городов. С нежностью смотрю на ландыши. Когда-то мы собирали их с покойной тётей Люсей в лесу у станции. Она взяла нас с собой: Наташу, Надьку, Анечку и меня. Мы собирали ландыши, а какая-то женщина стала на нас ругаться из-за этого и сказала, что их рвать нельзя, потому что они в Красной книге. Так я узнала про Красную книгу. А тётя Люся ещё брала нас с девочками к себе и начинала учить немецкому, она была преподавателем немецкого языка, но после нескольких уроков всё заглохло, хотя у меня хорошо получалось и немецкий мне нравился. Тётя Люся была наша родственница, младшая сестра моей прабабушки, но по возрасту она была ближе к бабушке. Она была бабушкой моей подружки Наташки, которая приходится мне троюродной тёткой. Наташка называла тётю Люсю булей, как Егор называет мою маму. Собственно, от Кораблёвых мы и взяли это слово. Кораблёвы – так называется для меня эта ветвь наших родственников, хотя с такой фамилией уже никого из них не осталось. У дочки тёти Люси – тёти Лены, маминой подруги, – другая фамилия, и у Наташки тоже. В детстве я очень любила бывать у Кораблёвых, их дом на нашей улице, ближе к шоссе. Голубой дом с хорошеньким садиком, цветочками, яблонями, малинником. В доме всегда было прохладно. Мы обычно играли на веранде за столом. Когда были совсем маленькими – играли в фигурки кошечки и львёнка или тигрёнка, которые были у Наташи. Потом играли в карты, киндер-сюрпризы, Барби. Однажды у Наташки появилась курица – чёрный цыплёнок по имени Лола. Мы очень полюбили её, всё время играли с ней. В конце лета рука убить её и зажарить, как, видимо, изначально планировалось, ни у кого не поднялась. Все полюбили Лолу, но везти её в город тоже не могли и отдали её кому-то, у кого, видимо, не было никаких моральных барьеров свернуть ей голову и зажарить.