Диверсант - Григорий Шаргородский

— Охто, нужно поговорить, — сказал я, присаживаясь рядом с хтаром.

— Нужно, только я не хотел говорить, пока хозяину весело.

— Делу время — потехе час, — перевел я русскую поговорку на имперский язык.

Хтар, немного подумав, все же сумел «переварить» высказывание:

— Умный человек сказал.

— Не то слово. Охто, твои заунывные напевы ведь не просто так?

— Да, хозяин. Плохо будет, нужно уходить от степи.

— С чего бы это? — удивился я. Конечно, проблема имела место, но мне казалось, что она была не настолько радикальной.

— Большой хан мстить будет. Мы убили не только сына: погиб росток рода. Мы выколоть глаз и отрубить руку.

— А может, он не придет?

— Придет. За смерть любимого сына он даст клятву духам, а эту клятву нарушить нельзя.

— Да уж, невесело, — вздохнул я, понимая, что все намного серьезнее, чем мне казалось. — Сколько может прийти воинов?

— Я спрашивал пленных. Хан сильный. Шесть рук держит. Всех не приведет, побоится соседей. Но три будут точно. И сам хан с батырами. Сильно плохо, хозяин.

Действительно, хорошего мало. Наименьшее подразделение у степняков насчитывало сорок человек. Рука имела пять таких отрядов-пальцев. То есть двести воинов. У хана всего тысяча двести всадников, а привести он сможет шесть сотен. И это не те голодранцы, что ушли с младшим сыном хана на поиски лучшей доли. Что уж говорить про пока неизвестных мне батыров.

Дела-а!

Наш разговор затянулся далеко за полночь. Я расспрашивал старика об обычаях хтаров, суевериях и традициях. Информации было много, и среди всего этого вороха наверняка имелась нужная мне жемчужина, но пока она успешно пряталась в куче всякой белиберды.

Ни праздновать, ни спать не хотелось, поэтому я засел в кабинете и принялся думать. Чуть позже в кабинет явилась слегка хмельная Уфила, но, поняв, что мне не стоит мешать, сначала хотела уйти, а затем все же осталась и тихонько устроилась на плетеном кресле-качалке — кстати, довольно популярном здесь предмете мебели. Я посмотрел на затихшую девушку, которая баюкала раненую руку, и вспомнил Лару. Вот так же в кабинете императора она смотрела на меня, стараясь не мешать кропотливой работе.

Ближе к утру в кабинет ввалился Курат. Так как ничего разумного в наши головы совершенно не приходило, мы тупо напились, стараясь не разбудить спящую в кресле Уфилу.

Пьянка — зло, а похмелье — зло в кубе. Но вот какой нюанс. Алкогольная перезагрузка мозга позволяет взглянуть на вещи под другим углом. Ну а утренний токсикоз — это неизбежный побочный эффект, с которым приходится мириться.

Утренняя прогулка верхом на отвратительно бодром Черныше позволила немного освежить голову и утрясти последние детали в общем плане предстоящей обороны.

Благодаря возникшей на нетрезвую голову идее мы были все же готовы к приходу врага. Как только из степи прискакал уже знакомо взъерошенный Лакор, четыре десятка драгун и восемь казаков-ветеранов, вместо того чтобы запереться за земляными валами, направились к чахлому лесочку по соседству. Лесом это назвать было нельзя — пол километра в длину и триста метров в поперечнике. Причем один молодняк. Когда я выложил свой план Морофу и мелкому мужичку, который являлся лучшим следопытом из лесовиков, они дружно сказали, что я сошел с ума. И ведь не побоялись же, сволочи, баронского гнева.

Дело пошло веселее после того, как я усомнился в их умении работать с лесом, — народ сначала набычился, а затем включил мозги. И вот сейчас мы въезжали в лесок, который, внешне совершенно не изменившись, в сути своей претерпел огромную метаморфозу.

Лесовики говорили, что сделают все быстро, но я все же их поторапливал и оказался прав.

Хтарская степь огромна! Десятки тысяч километров пространства, а слухи разносятся, как в убогой деревеньке на три двора. Не прошло и двух недель, как в мои земли заявились мстители.

Около часа и мы, и засевшие в городе жители напряженно ждали, пока степняки переправятся на наш берег. В плане подсчетов приходилось опираться на сметливость дозорных, которых я научил разбивать массы на части и, посчитав одну часть, складывать все вместе. Лакор выдал цифру в пять похожих на нашу сотню групп врага. Возможно, он прав и хан привел меньше людей, чем мы ожидали, впрочем, для нас сотней больше, сотней меньше — роли не играло. Либо план удастся, либо городок будет стерт с лица земли даже тремя сотнями хорошо экипированных степняков.

Выиграть у такого сильного противника можно, только сильно удивив его. Для этого нужны абсолютно нестандартные ходы, которых в этом мире не применял никто. По большому счету, моя задумка и состояла из целого вороха таких ходов.

Для мобильной группы ожидание было не таким тягостным, как для тех, кто остался на оборонительном валу, — ведь мы были заняты делом. Пока казаки укладывали своих скакунов в специальные окопчики, драгуны маскировали проходы в жидком кустарнике, который рос в не менее жидком подлеске. Крошечные листики, пару дней назад прорезавшиеся из почек, не могли нам ничем помочь.

Это только кажется, что в густом лесу спрятаться намного легче, чем в прозрачных на вид зарослях. С одной стороны, укромных мест больше, но и тот, кто ищет, всматривается намного внимательнее. Закончив с проходами, бывшие лесовики помогли замаскировать лежки коней. В отряд отбирались только лошади, с младенчества выпестованные опытными казаками, еще когда они были воинами-пастухами. Черныша в буквальном смысле ставил на ноги и воспитывал сам Курат, так что достаточно было легкого поглаживания по шее и правильных слов, чтобы обычно капризный скакун вел себя тише воды. Меня с Чернышом накрыли маскировочной сеткой — кстати, моим нововведением в этом мире, — состоящей из обычной сетки с пучками травы и сухих листьев.

Последние дни выдались суетными, поэтому двадцать минут лежания под теплым боком мерно дышащего коня убаюкивали, и я самым безобразным образом уснул.

Разбудило меня дрожание земли и приближающийся гул.

И сколько же их приперлось?

Гул нарастал, и Черныш начал волноваться.

— Чах, Черныш, чах, мой хороший, — шептал я на ухо коню, поглаживая бархатистую шею. Непонятное мне слово возымело волшебное действие — Черныш перестал дергаться и всхрапывать. О его волнении говорили лишь подергивание кожи и тяжелое дыхание.

Гул начал стихать, а еще через пару минут раздался такой треск, словно слон ворвался в бамбуковые заросли. Проклятое любопытство вцепилось в меня острыми когтями и заставило чуть приподнять голову, нарушая все приказы маленького лесовика — одного из десятников Морофа. Сам сотник сейчас находился в крепости и управлял обороной.

Если мне было не очень удобно в яме под маскировочной накидкой, то десяток хтаров явно изнывал от страха под сенью леска. Клаустрофобия выросших на открытых просторах степняков читалась в каждом их движении. Хтары вздрагивали от любого шума, который сами же и создавали.