Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva) - Валентин Бадрак

– Очухался, – констатировал он глухим голосом и затем повелительным тоном распорядился выдвигаться к «лаптю»…

Большинство дальнейших событий можно считать неважными. Добрую неделю меня тошнило и рвало, а моя бедная матушка охала возле меня, меняя компрессы и примочки. Но мне запало в душу и кое-что другое. Я запомнил, каким слабым может быть внешне сильное и безупречное тело, почувствовал, какая короткая дистанция от иллюзорного совершенства до отвратительной беспомощности. Мне понравились мягкие телесные ткани, податливые точным ударам. А пережитое унижение крепко битого и оскорбленного юноши только подхлестывало мое самолюбие. Теперь мне уже было стыдно за те двусмысленные эпизоды, когда, подстрекаемый Завиулиным, я вместе с приятелями участвовал в нападениях на подвыпивших мужиков в сумеречном парке. К тому же фраза, оброненная однажды участковым Семеном Игнатьевичем, надолго засела мне в голову. Крепко хлопнув меня по плечу, он рыкнул на ухо: «Ой, хлопче, держись от Завиулина подальше, если не хочешь в тюрьму вслед за ним. По нему-то она давно плачет…» С детства я мечтал стать акробатом, и только в Кременчуге мне представилась возможность заниматься по-настоящему. Но однажды все тот же Петя Завиулин предложил сделать татуировки в виде креста, которые мы старательно выкололи себе на ногах. Застав нас за этим нехитрым занятием в дворике вертолетного училища, участковый осуждающе покачал головой: «Ой, ребята, вы ж так себе не кожу, вы себе жизнь черкаете!» Завиулин тогда только заносчиво фыркнул в ответ за всех: мол, наши шкурки, сами ими и распоряжаемся. А Семен Игнатьевич как в воду глядел: меня, несмотря на феноменальные результаты, не допускали к соревнованиям. А когда я кинулся в цирковое училище, не приняли как раз из-за наколки. Я горько выплакался дома в одиночестве, никому ничего не сказал, но стал после этого случая еще ожесточеннее.

Однако я даже не знал, кем хочу стать в жизни. Подсказка пришла сама собою, когда случайно у центрального фонтана мы встретили бравого усатого сержанта с заломленным голубым беретом на крутом бычьем затылке. «Вот что нам надо!» – едва не крикнул я, ударив ладонью себя по лбу. Как я мог забыть, что почти в самом центре городка располагалась десантно-штурмовая бригада. Увальни-горожане понятия не имели о подробностях жизни этих беспокойных людей. Поначалу и нас рыцари в тельняшках волновали мало – мы попросту проникали по вечерам внутрь, чтобы попользоваться их тренажерами и спортивными снарядами. В поле зрения двух сержантов мы попали однажды вечером, когда подтягивались на перекладине по двадцать пять раз кряду. А когда я, уже научившийся делать стойку на брусьях, силой вывел свое упругое тело в неестественное и весьма экзотическое положение, они, вероятно, расценили показательные выступления как вызов.

– Крепыш, – констатировал факт один сержант, бесцеремонно ухватив меня за талию и как бы примерившись к броску через бедро. Немного оскорбленный, я отстранился, еще не понимая глумится ли он, или говорит всерьез и уважительно.

– А поспарринговаться слабо? – спросил он, сделав ударение на «о», затем шельмовато прищурился и подмигнул товарищу.

– Да запросто, – парировал я гордо. Они были, конечно, постарше и покрепче. Но и мы – не мягкотелые юноши. Сержант скинул китель, оставшись в тельняшке; на ногах у него вместо тяжелых сапог были кроссовки. Его приятель и мои раззадоренные провожатые обступили нас, как секунданты.

Однако едва мы стали друг против друга в боевые стойки, десантник тут же короткой и легкой подсечкой сбил меня с ног. Я мгновенно вскочил, зардевшись от стыда. «Ну гад, сейчас отхватишь!» – зло подумал я, готовясь к яростной атаке. Но едва опять бросился на соперника, как он сделал ловкое пугающее движение, и я, ожидая подсечки, резво отреагировал на него. Выяснилось, что это уже просто обманный финт. Зато его искусная подсечка, теперь уже с разворота, настигла меня с другой стороны. Я опять вскочил, пристыженный, и рванулся вперед со сжатыми кулаками, намереваясь уже драться по-настоящему. Но сержант открытой ладонью дал знак, что спарринг закончен. Разочарованный и сконфуженный, я опустил руки.

– Нормальные пацаны, – заключил он беззлобно, – если хотите заниматься вместе, ждем хоть каждый день после восьми вечера. Когда офицеры выметаются из бригады.

С того дня мы, как жеребцы на выгон, каждый вечер бежали к воинской части. А когда похолодало, нас незаметно заводили и в казармы. Мы пропитывались здесь аурой смертоносных сражений, какой не обладала ни одна, даже самая развитая спортивная секция. Поначалу нас было четверо, затем трое, и наконец пришло время, когда я остался один. Рыжего забрали в армию, Макар бросил тренироваться, задавленный приступами безволия и патологической лени, а мой одноклассник Вовка влюбился до беспамятства. И я остался один, ничуть не жалея о компании. Может быть, я пережил больше унижений, больше помнил своего рано усопшего отца, больше хотел стать героем?! Еще я жаждал остервенелой мести – всем, кто способен сжимать кулаки. И за два года исступленных вечерних занятий до изнеможения я превратился в настоящего воина, мало чем отличавшегося от самых выносливых и самых искусных обитателей казарм. Я мог отжаться от пола сотню раз или полсотни на пальцах. Был способен, как заядлый моряк, по канату подняться на полтора десятка метров, держа ноги перпендикулярно канату. Кулаками я стал махать с умом и драться готов был хоть с чертом, если была известна конечная цель. Но самое главное – я постиг привкус отчаянного десантного превосходства, снисходительно-господствующего отношения десантуры ко всем остальным людям в погонах и без.

Тщательно ощупывая и осматривая свое тело перед зеркалом, я порой бывал удовлетворен. Набухшие бицепсы, сбитая грудь, округлившиеся плечи – мышцы становились латами, кольчугой из телесных тканей. Но все это требовало применения, убедительной проверки. И, заглядывая в свои немигающие глаза, я мысленно говорил себе: «Ну что ж, Шура Мазуренко, ты уже, пожалуй, способен свернуть кому-нибудь шею». Чего там делать тайну из очевидного – я жаждал и готовился стать вожаком. Что я доподлинно чувствовал, так это извечное столкновение внутри моего естества двух начал: спокойной, упорной силы творящего разума и стихийной, аномальной, легко воспламеняемой силы абсурда. Обе силы заряжены, как автомат, патронами со стальными сердечниками необыкновенной мощи. И обе силы питаются из разных источников. Первая – от всеобщего, реализованного космического сознания Вселенной, с которым каждый из нас связан подобно тому, как еще не рожденный ребенок соединен пуповиной с матерью. Вторая пополняет свои резервуары из темных и душных глубин подземелья.

Признаюсь, я боялся тюрьмы. Ею меня не раз пугал участковый, компетентный и грозный мент, умевший подкреплять угрозы убедительными иллюстрациями деформированных судеб старших ребят, которые уже отправились по этапу. Вернее, боялся-то я не самой тюрьмы, а всего, что может преградить путь героической биографии. Потому я действовал предельно осторожно. Однажды на уроке физики Аркаша Масенков, один из самых дерзких учеников и патологических негодяев района, кстати, стоявший на учете в милиции, стал натурально хамить учительнице. Сначала он начал играть на принесенной и упрятанной в шкаф гитаре. Его просили угомониться – на носу ведь были выпускные и вступительные экзамены. Я же молчал и выжидал. Когда Аркаша гнусно заругался да еще запустил в учительницу помятой тетрадкой, я артистично сыграл роль возмущенного ученика, которого достали выходки товарища. Я внезапно подскочил к нему спереди, так, чтобы он мог защищаться, если бы захотел, и нанес ему отменно выверенный удар в нос. Он повалился вместе с гитарой. По себе я отлично знал, что у него все смешалось в голове, там только темень и мигающие звездочки, уплывающие и появляющиеся, как на лодке при сильной качке. Кроме того, по руке у него текли обильные струи вишневого цвета. Когда голова моего ошалевшего от болевого шока оппонента оказалась выше парты, я ухватил его за затылок и резким коротким движением ударил головой о парту. Одноклассник закричал, кто-то звал на помощь, кто-то улюлюкал, какой-то женский голос жалобно вопил: «Остановись, ты же убьешь его!»