Забытый вальс - Энн Энрайт

Я кивнула ему в просвет между бродившими по гостиной телами и машущими руками, и Фрэнк подошел ко мне и неуклюже поцеловал: он уже собирался домой.

— В следующем году в Варшаве, — намекнул он.

Бедный никчемный Фрэнк.

Я слышала, как Шон прощается с ним у двери, и поспешила к столику с напитками — там Шон легко заприметит меня, и не будет нужды здороваться. Пауза, когда он заприметил меня, была очень короткой, но очень многозначительной. Я на него даже не поглядела. Улыбнулась будто самой себе и двинулась прочь от стола.

Некоторые лица показались мне знакомыми — родители девочек, собиравшихся у Меган, только без детей. Мамаши, вырядившиеся в середине дня, выглядели кто страшней войны, а кто на удивление привлекательно и ухоженно.

Тут оказался и Фиахр с беременной женой по имени, кажется, Далия. Странно было встретить ее во плоти, во всем этом изобилии плоти — огромный шар. Она помахала бокалом и спросила:

— Как думаешь, поспособствует? — И пустилась рассказывать, как некая дама отправилась на кинофестиваль в Голуэй и поутру проснулась в больнице с жутким похмельем, а рядом в колыбельке — новорожденный. — Она такая: «Чо было-то прошлой ночью? Где это я?»

— Респект, — ответила я.

— Напилась до беспамятства, можешь себе представить. То-то акушеркам радости.

— А они что-то заметили? — поинтересовался Фиахр, трезвый как стеклышко, и обернулся к гостье, которая с визгом подскочила к нему.

Не знаю, какая она обычно, эта Далия, Делия, Дилайла, но на тридцать восьмой неделе беременности она сделалась медлительной и нервной, точно истеричная тыква. Она подтянула меня к себе через бугор своего брюха — буквально подтянула, за грудки, — и зашептала трагически:

— Почему мой муж разговаривает с этой женщиной?

— Что? — растерялась я. — Отпусти меня, пожалуйста.

— Нет, правда, — настаивала она, — он с ней знаком?

Слезы градом катились по ее лицу. Как это вдруг началось?

— Может, поешь что-нибудь? — предложила я, и она сказала:

— А, еда!

Словно о еде и думать забыла.

Я усадила ее на диван и принесла полную тарелку: киш, копченую лососину, зеленый салат, картофельный салат с жареным фундуком, какую-то закусь с тертым сельдереем, кусочки дичи с начинкой из сосисок и красную капусту, гвоздичную, рождественскую. Не покупное, отметила я, сами все приготовили.

— Немножко смешалось, — извинилась я.

— Да ладно, — откликнулась она. — Не беда.

Мне хотелось убраться подальше от Делии-Дилайлы, но возможности не было. Столь же сильным оказалось искушение пристроиться рядом, погреться, что ли, и я поддалась этому искушению, но сначала огляделась по сторонам и убедилась, что Шон опять вышел. А может, думала я вовсе не о Шоне, а о Коноре, хотя тот и был далеко.

Жена Фиахра напялила красную футболку поверх джинсов для беременных и маленькое болеро с блестками — по контрасту с обширной грудью чудилось, будто болеро снято с елочной игрушки. Далия пыталась балансировать тарелкой на животе, потом выпрямилась и пристроила ее на коленях, но и это не подошло, и тогда она поставила тарелку на подлокотник дивана и склонилась над ней своим не столь беременным верхом.

— О господи!

Мне послышалось, будто она захныкала, приступив к еде. Жалобный такой хнык. Я отвернулась, но уголком глаза видела, как ее живот раздувается дирижаблем.

— О господи!

То ли волна, то ли тень движения прошла поперек ее живота, и я испугалась — так безотчетно пугаешься при виде паука или мыши. Я невольно уставилась на ее живот, и вот оно снова — словно внутри приподнимается и опускается костлявое плечико, точно кто-то прокладывает себе путь под покровом из латекса, только это не латекс, это живая кожа.

Плечико, а может, и локоть.

— Десерт? — предложила я.

— Боже, да! — ответила она, на меня даже не глянув.

И я ушла, но десерта не отыскала и больше ее не кормила.

Одна из тех вечеринок, где все отказываются от куриной кожи. Сбоку на каждой тарелке оставалась блестящая от меда шкурка с капелькой чили. Я обнаружила этот феномен позднее, когда выносила грязную посуду на кухню, лавируя среди гостей и напевая себе под нос. Посуду я составляла на кухонный столик возле Шона, который прихлебывал спиртное из большой кружки и явно — вероятно — мечтал, чтобы я ушла.

Или чтоб остальные ушли.

— Хорошо провел Рождество?

— Хорошо, спасибо, — ответил он. — А ты?

— Замечательно.

Я-то вовсе не спешила уходить. Мне тут очень даже нравилось.

Возле шведского стола Фиона и мамочки веселились от души. Сплетничали, склоняясь друг к другу, потом откидывались, изнемогая от смеха, прикрывая ладошками рты. О нет! Мимо них скользили гости в поисках выпивки или добавки того и сего. Повсюду стояли мисочки с орехами в глазури и сушеным манго в темном шоколаде. В настоящем черном-черном шоколаде. Процентов 80 по крайней мере.

— Я умерла? Попала на небеса? — вопросила какая-то дама напротив меня, а затем вскинула голову и заорала: — Черт, да мы же с ней вместе учились!

Это насчет пластической хирургии. Действительно, у двух или трех дам был озадаченный вид, который придает лицам ботокс: вроде как чего-то чувствую, а что — не пойму. Одна перекачала губы до такой степени, что не могла толком пить из бокала.

— Дайте ей соломинку! — распорядилась ее одноклассница и сосредоточилась на вишневом бисквите, рассеянно потирая кожу на горле.

У дальней стены я заприметила кое-кого с телевидения и жуткого придурка из «Айриш таймс». Ну точно, Эйлин тоже работает, теперь я припомнила, вроде бы она администратор колледжа, вот откуда эти университетского облика типы в странных нарядах — расселись по стульям и взирают на собрание рыбьими глазами. Мужчины из Эннискерри предпочитали стоя обсуждать недвижимость: комплекс с тремя бассейнами в Болгарии, целый ирландский квартал в Берлине. Шон не столько обрабатывал гостей, сколько играл с ними. Бродил по комнате, сеял шутки и анекдоты из тех, что долго доходят, оглядывался, когда в спину ему ударял смех.

— Не беспокойтесь, — бросал он через плечо, — утром пришлю вам счет.

И Эйлин от него не отставала. Перехватила меня на пороге кухни, задала кучу интересных вопросов обо мне и моей жизни: «Где ты теперь живешь?» Слегка разгоряченная шампанским — пригубленный бокал в руке, — такая бодрая, жизнерадостная, все у нее под контролем; мне показалось — и я не ошибаюсь, — что я, в рот мне ноги, на собеседовании. На какую должность? Тут не угадать.

Наплевать.

Я к тому времени перепила белого вина, на пальце у меня красовался здоровенный перстень, который мама надевала на танцы, с фальшивым камнем — не иначе криптонит. Я могла бы подняться в спальню и оставить на подушке Шона след поцелуя или китайскую сливу — я видела их в деревянной точеной вазе. Задержаться в ванной, осмотреться как следует: стены зеленые, оливковые, ароматические свечи, видавший виды деревянный Будда, надзиравший над всеми испражнениями в этом доме, а может, их благословлявший. Под раковиной — белый решетчатый шкафчик, просвечивают бутылочки. Можно капнуть на себя чуточку духов его жены или запомнить на будущее марку (впрочем, «Белый лен», пфе…). Какие слова написать на зеркале, чтоб проступили, когда на стекло ляжет пар от горячего душа? В какой угол плюнуть? Шкафчики заперты, половицы пригнаны, однако найдется ведь щелочка, где мой приворот сгниет или принесет плоды: Шон, что это за стринги? Как они попали под нашу кровать?