Забытый вальс - Энн Энрайт

Но черная магия, само собой, может обратиться и против меня.

Комната, где спали супруги, была белой. Разных оттенков белого. Потолок опускался, следуя за скатом крыши, и все раскрашено до ужаса схожими, но принципиально разными оттенками белого. Я термины палитры мало знаю. Дом был не новый, так что поверим, будто Эйлин сделала все согласно последнему писку моды. Скажем, пол — костяного белого цвета, стены — насыщенного белого, гардероб — жуткий предмет мебели, который приобретается вместе с завитушками и гирляндами, — свинцовые белила, и доминанта — до хруста белые простыни и кипень покрывала на кровати шириной в пять футов.

Как мало у них вещей.

Этому, кажется, я больше всего позавидовала. Ни халатов на крючке, ни тапок под кроватью.

Я толкнула боковую дверь, и за ней открылась ванная: встроенные шкафчики, точечный свет, большая душевая кабина с плоской розеткой на дне — как дно корзины — и другой душ, маленький, в стене на уровне бедра.

Кто способен расстаться со всем этим?

Я вернулась на площадку и прислушалась.

Внизу все так же шумели, а я была окружена тишиной, в мертвой точке циклона. В гостевой комнате на кровати ждет хозяев темная груда плащей. По другую сторону — лавандовое сияние детской, в сумерках почти что ультрафиолет. Еще одна идеальная комната. Ловец снов на окне, узкая белая кроватка. Дверь была открыта, прокрадываться не пришлось. Я высматривала что-то конкретное, пошлое или умилительное, знак присутствия реальной девочки, какие-то наросты на ровной поверхности, — скажем, моя племяшка плотно заклеила дверь своей комнаты картинками с динозаврами, и у родителей не хватило сил их отодрать. А здесь — ничего. То есть ничего такого, что я могла бы с ходу заметить. Я ж только глянула.

Я уже собралась уходить, и тут раздался какой-то звук — тихий, но жуткий, горловой, и сразу же оборвался. Звук явно человеческий, но такой, будто за дверью тихо и покорно издыхает кошка. Я двинулась было прочь, но вспомнила, что у ребенка бывают припадки, и застыла на месте, соображая, как лучше поступить, а слабое, прерывистое мяуканье все продолжалось. То громче, то тише. Снова громче, снова тише.

Она пела, вот оно что. Не приступ, а песня. Успокоившись, я приоткрыла дверь пошире. Точно, сидит на полу, закрыв полголовы огромными наушниками, подпевает.

Едва завидев меня, Иви стащила наушники. Даже попыталась спрятать их за спину.

— Все в порядке, — сказала я. Господи, ну и семейка!

— Мама не одобряет, — ответила она.

— Ясно.

— Говорит, я выгляжу глупо, когда так делаю.

— Неужто? — эдаким бодрячком удивилась я.

— Вы себе даже не представляете, — сказала она заговорщическим тоном, как собрат собрату. Типа: «С чем только мне не приходится мириться».

Я рассмеялась.

— Что делал слон, когда пришел Наполеон? — поинтересовалась я.

— И что же?

— Ел траву.

Она закатила глаза.

— Лет-то тебе сколько?

— Типа — скоро десять?

— Ничего, — утешила я. — Это ненадолго.

— Вы за своим плащом пришли?

— Нет пока, — ответила я.

— Он в комнате au pair,[17]— сообщила она и вскочила, чтобы все-таки меня проводить.

К счастью, тут на второй этаж поднялись другие гости, которым действительно понадобилась их одежда. Трое мужчин массивными спинами перегородили площадку от перил до стены. Я подождала, пока они разберутся, потом проскользнула вниз.

Пока меня не было, вечеринка переключилась на другую скорость. Этот момент никогда не удается уловить, но он бывает всегда: неловкость вдруг перерастает в общую дружбу. Очень люблю этот час. Пьющие уже выпили больше, чем надо, а те, кто за рулем, скукожились и отошли на второй план. Я прихватила очередной бокал белого и поплыла по комнате на восхитительной волне шума, пока не врезалась в моего зятя, который проорал мне, что жил три года на самых что ни на есть старомодных антидепрессантах, пока не повстречался с моей сестрой.

— Чтоб хоть немного пригасить, понимаешь?

Нет, не поняла. Мой зять — инженер. Переживает лишь за безопасность строительных объектов, а про остальные его переживашки я предпочла бы ничего не знать, благодарю покорно.

— Подсел основательно, — продолжал он. — Три года, можешь себе представить?

— Попытаюсь.

Мимо проходил Шон с бутылкой вина.

— Ты пьяна? — шепнул он мне.

— Не очень.

— Черт побери, а почему? — прибавил он громкости и плеснул белого мне в бокал. Затем подбавил и Шэю: — Шэй, она же родственница!

— Оставь! — миролюбиво отмахнулся Шэй.

— Что? Думаешь, тебе досталась лучшая? — спросил Шон. Затем обернулся и подмигнул мне.

Занятная тактика: флиртовать, когда в этом уже нет надобности. Некоторая логика тут присутствовала, хотя в глазах Шона мне и померещился отсвет безумия.

Иви вышла к гостям. Я видела, как она переминается с ноги на ногу перед каким-то университетским типом. Старикашка вытянул руку, ухватил девочку щепотью за блузку.

— Иди-ка сюда.

Мне вдруг захотелось, чтобы ради ребенка мы все протрезвели. Лет-то тебе сколько? Она вертелась, извивалась, и ей вроде бы все это нравилось. Хотя и страшновато было оставаться на виду стольких взрослых (они все ничего не стоят, хотела я крикнуть ей, они вовсе не крутые), она улыбалась и закатывала глаза, пока мать не пришла ей на выручку. Эйлин обняла Иви за плечи, и девочка, поднырнув под ее руками, легко просочилась сквозь толпу, оставляя кильватерный след приподнятых стаканов.

Всякий раз, когда я взглядывала на ее отца, я видела, как он флиртует с какой-нибудь дамой. Флирт его казался невинным, потому что Шон невысок. Когда он подавался вперед, заигрывая с женщиной или заводя разговор посерьезнее с ее мужем, это казалось дружеской шалостью. Но он делал это непрерывно, вот на что я обратила внимание. Обнимал каждую собеседницу за талию, согревал своим теплом.

Не может быть, чтобы я ревновала. При таких обстоятельствах — это ведь было бы глупо?

Да и законная жена вроде ничего не имела против.

Мы с ней снова столкнулись в прихожей, когда Фиона собралась домой и поднялась организационная суета.

— Ой, только ты не убегай!

Она коснулась моей руки. Можно было подумать, что она — так сразу верного слова и не подобрать, — что она привязалась ко мне. Как будто я, сама того не зная, пробуждала в ней тоску узнавания и надежду.