Все ведьмы делают это! - Надежда Первухина

Римма Пустякова – Небесная река вскинула перепуганные глаза:

– Простите, Госпожа! – хотя на душе у нее было жутко.

– Помни: твое лукавство и умение хитро изворачиваться должны применяться только на пользу нашей общине. И горе тебе, если даже в уме ты на секунду помыслишь иное! Ведь красота так беззащитна, а сделать прекрасное лицо безобразным могут не только годы. Ты поняла меня?

– Да, Госпожа. Я всею душою стану служить твоему Учению.

– Хорошо. – Теперь Мумё пристально разглядывала одутловатое, с синяками под глазами, лицо Кагами, которому не помогали похорошеть никакие белила и сурьма. – Кагами, ты слишком много пропила в своей жизни и потому твои руки дрожат, не в силах удержать даже вязальной спицы... Твой порок сослужил тебе плохую службу: четверых твоих собутыльников, среди коих были свекровь и брат, ты отправила на тот свет, напоив метиловым спиртом вместо самогона. Я знаю, на суде ты клялась, что случайно перепутала бутыли! Но тебе не поверили, и ты затаила в сердце злобу на тех, кто облечен властью судить и распоряжаться человеческими жизнями. Права ли я буду, если скажу, что в сердце твоем свила гнездо месть?

– Да, – глухо вымолвила Кагами. Во время речи старухи она неуловимо преобразилась: вечно ссутуленные плечи распрямились, на щеках выступил нездоровый румянец, а глаза сверкнули мстительным блеском. Казалось, словам Мумё о мести она внимает в каком-то преступном упоении.

– Что ж, мстительная женщина сильнее двух самураев, так говорит поговорка, – тонко улыбнулась Мумё. – Но одно настораживает меня в тебе, Кагами: когда придет час нашей свободы, не предашь ли ты священное дело за чарку саке?

– Нет. И да поможет мне Великая Черная Госпожа! – горячо выдохнула горькая пьяница. Но старуха уже шла к следующей женщине.

– Тамахоси, – мягко, почти ласково сказала она той. – Я наблюдаю тебя растерянной и смущенной. И знаю, почему тебя обуревают подобные чувства. Ты только что увидела, как вырезанные тобою из мертвого дерева фигурки ожили и превратились в грозную рать. В том, что такое чудо стало возможно, есть и толика твоей заслуги. Ведь когда ты делала эти фигурки, Тамахоси, ты втайне мечтала о том, чтобы они ожили, как мечтала о том, чтоб ожила твоя дочь, зарезанная тобой.

– Да! Если бы это было возможно, – выдохнула-простонала Тамахоси, и ее лицо исказилось от подступающих рыданий.

Старуха чуть коснулась ее плеча:

– Поверь, когда настанет час нашей власти и силы, ничего не будет невозможного. И твое трудолюбие и терпение вернут тебе не только свободу, но и...

– Госпожа!... – воскликнула Тамахоси, намереваясь пасть на колени.

– Ни слова более! Лишь оставайся верной, и все получишь. – С этими словами Мумё оказалась лицом к лицу с самой невзрачной, жалкой и бесцветной женщиной.

– Фусими, как верно выбрано тебе имя, ибо действительно твой взор всегда потуплен, а сама ты словно стремишься спрятаться от солнечного света. Но это и есть твое главное достоинство, Фусими! Тот, кто преступил закон, написанный людьми и для людей, должен быть для людей незаметным. А ты преступила закон, хотя кто бы мог подумать, что такая невзрачная «компьютерная мышка» станет причиной банкротства целой фирмы?

– О, это неправда, меня подставил босс! – прошептала Фусими.

– Возможно. Но тогда и у тебя есть счет к этому миру. И ты, незаметная, тихая, сможешь сделать свое дело так, что ни один земной судья или сыщик не сможет тебя поймать! Лишь бы ты не струсила, ибо трусость не приведет к славе...

– Я не стану трусихой, верьте мне! – воскликнула Фусими. Возвысила голос впервые за все время пребывания в Приюте Обретения Гармонии.

– Хорошо, сестры. Среди вас не найдено ни одной, кто пожелал бы покинуть наш путь. Я испытала вас. И теперь самое время связать наш союз клятвой.

Мумё подошла к столику для чайных церемоний и взяла с него неглазированную чашу из темной глины. На бортиках чаши были выдавлены два иероглифа, означающих «верность» и «непреклонность».

– Дай мне свой нож, Тамахоси, – негромко приказала она.

Та повиновалась и протянула нож. Старуха взяла в одну руку нож, в другой держала чашу и провозгласила:

– Каждая из вас должна подойти ко мне, дабы принести свою кровь в свидетельство принимаемой клятвы.

Первой подошла Кагами, обнажив запястье левой руки. Мумё умело полоснула его ножом и подставила под капающую кровь чашу. Затем провела по кровоточащей ране рукой:

– Достаточно. – И рана затянулась, словно ее и не было.

Следом за Кагами потянулись и остальные сообщницы, протягивали руки, отдавали кровь и с зажившими ранами возвращались на свои циновки. Они делали это абсолютно беспрекословно, лишь у Небесной реки мелькнула неторжественная мысль: «Всех одним ножичком, а он небось нестерильный». Тут же, словно прочитав ее мысли, Мумё сказала:

– Сестры, не будьте малодушны и не страшитесь заразиться или оскверниться от этого ножа, ибо, наоборот, он очистит вас от прежней скверны!

Когда кровь всех женщин заплескалась в чаше, Мумё засучила рукав левой руки и сделала себе глубокий надрез от локтя до кисти, так что многие внутренне передернулись. В чашу полилась кровь, но не красная, а темно-бурая, словно ржавчина, и густая, как смола. В воздухе же запахло мертвецкой...

Теперь чаша была полна. Мумё опустила рукав, и кровь ее перестала течь.

– Вонмите, – сказала старуха, – я призываю свидетеля нашей клятвы!

И из ее правого рукава выбралась крупная заспанная крыса, та самая, которой испугалась телеведущая Линда. Мумё бережно опустила крысу на столик рядом с чашей крови. Крыса сразу встревоженно встала на задние лапки и начала принюхиваться.

– Это не просто крыса, сестры. Это наш свидетель и наш терафим, который возьмет, чтобы потом возвратить сторицей. Перед ней мы произнесем нашу клятву!

Мы не свернем с начертанного пути.

Мы не выдадим наших тайн непосвященным.

Мы не испугаемся смерти, ибо мы сами – смерть.

Мы не испугаемся закона, ибо мы сами – закон.

Мы подчиняемся только Великой Черной Госпоже, которой вручаем наши тела, души и помыслы.

Мы не пощадим ничего и никого ради торжества Учения.

Пока женщины хором произносили слова клятвы, вторя старухе Мумё, крыса-терафим, опершись передними лапками о край чаши, острым язычком быстро лакала кровь. И, едва были произнесены последние слова, она опрокинула чашу, тем самым показывая, что более в ней нет ни капли.

– Наши жертва и клятва приняты! – торжествующе сказала Мумё, а порядком потолстевшая крыса принялась умываться. – Знаете ли вы, на что способен этот терафим, напившись нашей крови?

– Нет...

– Он в любой момент сможет принять облик каждой из нас: поодиночке либо всех вместе! А мы поспешим вершить те дела, которые призваны вершить на свободе!