Приемыш черной Туанетты - Сесилия Джемисон

– Итак, Мери уехала на зиму в Ниццу и оставила свою маленькую наследницу с вами? – спрашивала гостья.

– Да, – отвечала мадам Эйнсворт со вздохом. – Бедная Мери совсем больна, доктор настоял на ее отъезде, но мы не хотели подвергать Люсиль опасностям морского путешествия и перемене климата. Подумайте – такой хрупкий ребенок и такое громадное расстояние! Что если с ней что-нибудь случится!

– Я слышала, Эдуард живет как художник? – говорила гостья.

– Да. Бедный Эдуард! – и в голосе матери зазвучали грустные нотки. – Он никогда не умел зарабатывать деньги, зато отлично умеет тратить их, а Лаура немного… немного… как бы это сказать, – и она остановилась, подыскивая подходящее слово. – Она очень любит скитальческую жизнь. Я не удивляюсь ей, но Эдуард? Откуда у него эта цыганская жилка?

– О, совсем не надо родиться с такими вкусами, их можно развить, – заметила приятельница. – Вероятно, потеря сына сильно повлияла на них?

– Она повлияла даже на их рассудок. Как вы думаете, что они сделали, даже не посоветовавшись со мной?

– Не представляю себе. Что же именно? – спросила гостья нетерпеливо, наклоняясь вперед.

– Они, моя дорогая, усыновили мальчика, притом совершенно безродного. Он сирота, о его родителях ничего не известно. Насколько я могу судить, это просто уличный мальчик. Эдуард прислал мне эскиз, сделанный с него, босого, продающего цветы.

– Где они нашли его?

– О! – тяжело вздохнула мать художника. – Там где-то, на юге. Это разбередило мою старую рану. Представьте себе – мальчика даже зовут Филиппом! Я думала вначале: их пленило имя, а теперь Лаура совсем помешалась на ребенке: уверяет, что он похож на моего внука, который был копия моего бедного Филиппа; что мальчик мил, красив и изящен, – словом, само совершенство. Она несомненно преувеличивает: не может быть, чтобы безродный ребенок мог походить на Филиппа!

– Немыслимо! – уверенно поддержала приятельница.

– Осень они провели в горах, а теперь пишут, – я читала их письмо, когда вы вошли, – что будут здесь нынче вечером, и мальчик – с ними. А Люсиль здесь поселилась на всю зиму. Что мне делать? Я совсем не хочу, чтобы рядом с ней был простой невоспитанный мальчик. Мери была бы недовольна. Такая досада!

В это мгновение дверь распахнул важный лакей в блестящей ливрее, и за ним показалась интересная группа. Впереди шла девочка лет восьми в богатом сером бархатном пальто, отороченном серебристо-серым мехом, с громадной шляпой, отделанной перьями, в шелковых чулках и изящных лакированных башмачках. В руке, обтянутой замшевой перчаткой, она держала маленькую муфту, к которой был прикреплен пучок полевых лилий, перевязанный широкой голубой лентой. Девочка была худенькая, стройная, на лице – веснушки, с большим ртом и вздернутым носиком, над которым блестели маленькие светлые глазки; волосы ее были великолепны: темно-каштанового цвета, они падали красивыми медно-красными волнами на бархатное пальто. За девочкой шла статная дама средних лет, в дорогом черном платье, обильно отделанном черным бисером, из-за них виднелась миловидная изящная девушка в белом переднике и нарядном чепце горничной. Она несла целый ворох мехов, шалей и вела на голубой ленте маленького французского пуделя, белого и пушистого, как свежевыпавший снег. На собаке было расшитое покрывальце, а в шелковистой шерсти вокруг шеи блестел золотой ошейник, усыпанный бриллиантами; под подбородком собачки красовался букет диких лилий, украшенный лентой. Бедное создание было принуждено высоко задирать голову, что делало его забавно серьезным.

Завидев девочку, мадам Эйнсворт поднялась и с величавой торжественностью пошла навстречу.

– Почему это, дорогая, – спросила старая леди, держа в своих руках ручку девочки, – ты вернулась раньше обычного? Тебе не понравилось катание? Пушок был беспокоен? Надеюсь, мадемуазель и Елена хорошо закутали тебя? – и она увлекла девочку за собой, говоря: – Вот моя старая добрая приятельница, – не желаешь ли побеседовать с ней перед тем, как подняться к себе?

Завидев девочку, мадам Эйнсворт поднялась и с величавой торжественностью пошла навстречу.

Девочка улыбнулась и подала незнакомой леди руку.

– Очень рада видеть вас, – проговорила она звонким чистым голоском, с видом хозяйки дома. – Мне кажется, я слышала о вас от бабушки. Вы только что вернулись из-за границы, не так ли?

– Мне остаться, пока мадемуазель вернется к себе? – спросила гувернантка.

– Барышня желает оставить Пушка с собой? – спросила горничная.

– Вы все можете идти. Я сейчас приду, – ответила маленькая наследница, горделиво повернув голову. – Ты, Елена, сними с Пушка одеяльце и дай ему маленький, самый маленький кусочек бисквита и одну карамельку.

И, снова повернувшись к гостье, она начала с ней беседу о новостях дня, и у нее был умный и важный вид взрослой женщины.

Когда девочка решила, что достаточно побеседовала с бабушкиной приятельницей, она поднялась, церемонно простилась и неторопливо двинулась из комнаты.

Обе дамы с восхищением следили за ней, и, когда она вышла, мадам Эйнсворт проговорила:

– Разве я не права?

– Она восхитительна, она прелестна! – горячо подхватила приятельница. – Так умна, так грациозна и мила! Боже, какой фурор произведет она, когда подрастет!

За час до обеда приехали мистер и миссис Эйнсворт со своим багажом: сундуками и корзинами, с Филиппом и «детьми» отца Жозефа. Они прошли в свои комнаты, на третий этаж. Мадам Эйнсворт поместила маленькую наследницу с ее окружением во втором этаже, который всегда занимали сын и невестка. Это совсем не понравилось приехавшей миссис Эйнсворт, и она недовольно вздохнула, поднимаясь на последний этаж, а когда увидела крохотную комнатку, больше похожую на чулан, предназначенную для Филиппа, – многозначительно взглянула на мужа.

– Это показывает, какой прием ожидает нас, лучше, кажется, отправиться в гостиницу.

– Милая Лаура, матушка никогда не простит нам этого. Отнесемся ко всему с легким сердцем и не будем сводить счеты с матерью за ее нелюбезность. Филиппу будет удобно и здесь, а мне предложенные комнаты нравятся не менее нижних.

– Я боюсь встречи твоей матери с Филиппом, – проговорила Лаура, когда они готовы были сойти к обеду. – Если она отнесется к мальчику холодно, он сразу почувствует это, я заметила – он очень чуток. Обратил ли ты внимание, как он боится всего грубого и неприятного?

– Не тревожься заранее, моя дорогая, – успокаивал жену мистер Эйнсворт. – Предоставь мальчику самому найти путь к ее сердцу – он так мил. Может быть, когда матушка увидит его, и она заметит сходство мальчика с моим братом, когда тот был ребенком. Этим летом, бывало, когда мы гуляли с Филиппом по полям и лесам, я часто чувствовал себя вновь ребенком, до того живо переносил он меня в пору нашего счастливого детства. Ты знаешь, брат Филипп был для матери совершенством, а я – я всегда был в чем-нибудь виноват. – И мистер Эйнсворт вздохнул, вспоминая о случаях несправедливости, которые он простил, но не забыл.