Москалёв. Новобранец космической пехоты - Игнат Коробань

— Хватай лопату и вперёд, — Копытовский указал мне на черенок лопаты, торчащий из кучи.

— Прошу прощения капрал, но разве не должен я сейчас заниматься самоподготовкой и готовиться к завтрашним занятиям? — попытался возразить я.

— Чем раньше закончите перекидывать эту кучу, тем раньше вернёшься в казарму, — отрезал Копытовский. — Или, может, ты отказываешься выполнять приказ? — он слегка склонил голову набок в ожидании моего ответа.

— Никак нет, господин капрал! — я вытянулся по стойке смирно. — Есть, господин капрал!

— Тогда действуй, — сказав это, он развернулся и ушёл прочь.

Я медленно подошёл к торчащей из груды пластика лопате, выдернул её и задумчиво повертел в руках. Новобранцев из боевых подразделений не привлекали к хозяйственным работам. Для этого существовал хозяйственный взвод. Если же была какая-нибудь спешная необходимость, вроде аврального наведения порядка перед приездом большого начальства, то для этого использовали целые подразделения. Один же человек всё равно ничем существенным помочь не мог. Следовательно, это было уже оно. То самое создание невыносимых условий, которые собирались мне обеспечить дядька с командиром полка, и о котором, сам того не зная, меня предупредил Сидоров.

Надо было что-то делать. Но что? Я почувствовал себя беспомощным. Если я откажусь грузить мусор, то это будет неисполнением приказа, что даст повод командиру полка перевести меня на подсобку грузить свиной навоз. Если я стану грузить мусор, то делать мне это придётся часто и не исключено, что до конца пребывания в учебном полку. Хрен редьки не слаще.

— Эй! — оклик одного из солдат, грузивших мусор, оторвал меня от размышлений. — Чего стоишь? Начинай работать! Привык у себя в роте бездельничать?

Я обернулся на этот окрик. На верху мусорной кучи стоял Худовский в грязной форме и лопатой сваливал мусор с вершины вниз. Ба! Какая встреча!

— А они целыми днями ничего не делают, — поддержал его один из солдат, закидывавших лопатами пластик в камеру утилизатора. — Только маршируют да по мишеням пуляют. Дармоеды.

У меня внутри всё вскипело. Я обернулся к сказавшему это:

— Слышь, трудяга! А ты пробовал пробежать десяток километров с рюкзаком и ракетомётом на горбу? Ты ползал по пыли на такое же расстояние? Ты вообще имеешь представление, о чём говоришь?

— Я имею представление, — ответил за него Худовский. — Пока ты ползаешь в пыли, мы выгребаем за тобой дерьмо. Вы ходите чистенькие и умытые, изображаете из себя защитников Земли и становитесь героями. А мы в это время кормим чёртовых свиней и грузим мусор.

— А кто в этом виноват? — возразил я. — Я же помню, какую ты устроил истерику по дороге с «базара». И все из-за того, что не смог выдержать четырёхдневный марш. И все остальные в хозвзводе наверняка такие же слабаки как ты.

— Да, — Худовский перестал работать и выпрямился на гребне мусорной кучи. — Многие из нас не были готовы к таким нагрузкам. Но с этим почему-то никто не захотел считаться.

— Многие из нашей роты тоже не были готовы к таким нагрузкам. Я сам не был готов. Но, как видишь, выдержал. Или ты забыл, как некоторые люди падали в обморок и их приходилось нести на носилках? — напомнил я ему. — Один из моих друзей был среди тех, кого тащили на руках. Однако он сейчас в боевом подразделении, а не грузит поросячье дерьмо вместе с вами. А ты ни разу не упал и вполне мог дойти до конца, но слишком хотел жрать. Тебя загнал в хозвзвод твой желудок. Так что нехрен тут жалобиться по поводу своей тяжкой судьбы.

Остальные солдаты тоже прервали работу и стояли, выпучив на меня глаза. Худовский понял, что крыть ему нечем и сменил тему:

— А тебя кто загнал в хозвзвод?

— Никто, — ответил я. — Я не в хозвзводе.

— Тогда что ты тут делаешь?

— Оправдываю надежды родственников.

— Это как? — не понял Худовский.

— Вот так, — сказал я и принялся перекидывать мусор из кучи в утилизатор.

Куча была немаленькая и надо было успеть до отбоя.

Говоря о том, что я служу не в хозвзводе, я не был уверен в своих словах. Меня вполне могли загнать сюда. Всё же командир полка мог при желании скрутить меня в бараний рог. И осознание этого факта подстегнуло мои мысли. Надо было сделать так, чтобы командир не захотел меня переводить к этим мусорщикам. Но как?

Решение неожиданно подсказал Худовский. То есть сам он мне, конечно, ничего не говорил, но когда я бегал с лопатой от кучи к утилизатору, с ним завязал разговор один из его товарищей.

— Как твоя кляуза? — спросил у него невысокий солдат, одетый в форму, штаны которой были порваны на коленке.

— Ещё нет ответа, — бросил Худовский, орудуя лопатой.

— Кому писал на этот раз? Президенту?

Худовский промолчал. Мне стало любопытно и я негромко, так чтобы не слышал Худовский, спросил у того солдата, который заговорил с ним:

— О чём это ты?

Тот охотно ответил:

— Да, понимаешь, этот сын юриста решил, что если будет писать жалобы на то, что его призвали в армию, то это поможет ему вернуться домой. Вот и строчит каждую неделю по письму в разные инстанции. То в военную полицию, то в министерство обороны, то в комитет солдатских матерей. Сюда даже его отец приезжал. Ругался со всеми, кричал, что всех в порошок сотрёт. А толку? Дежурный по полку вызвал караул, его скрутили и вынесли через КПП за территорию. Так он и там не унимался, — хихикнул мой собеседник. — Ещё с полчаса бегал вокруг и орал, чтобы сына отдали. Потом сел во флаер и уехал. Наверное, в какую ни будь инстанцию. Жаловаться.

А это идея! Командир полка боялся вмешательства в ситуацию со мной военной полиции. Значит, надо вмешать сюда военную полицию. Тогда дядька не посмеет больше влезать в мою жизнь, а командир полка не решится портить мне кровь. Но как это сделать? Надо было натравить копов на командира полка, а самому остаться в стороне.

Я взглянул на Худовского, копошащегося на верху. Что ж. У него уже есть репутация кляузника, так что никто не удивится, если он напишет ещё одну кляузу. Даже если сам не будет знать об этом. Значит, для выполнения задуманного, мне надо было написать жалобу на себя от имени Худовского. Почему на себя? А на кого же ещё? Если я буду в центре внимания, но не буду источником свалившихся на голову командира неприятностей, то трогать меня будет и бессмысленно, и опасно. Настроение у меня поднялось, и я принялся перекидывать мусор с удвоенной энергией.

Нет, служба в армии определённо влияет на головной мозг. Роюсь в мусоре, свезённом со всех окрестностей, жду неприятностей от командира полка и родственников, да ещё в придачу собираюсь писать жалобу в полицию на самого себя. И при этом улыбаюсь непонятно чему.

В казарму я вернулся за полчаса до отбоя, весь пропахший помойкой и едким дымом. Отмахнувшись от товарищей, пристававших с вопросами, я наскоро умылся и уселся в ленинской комнате писать жалобу. Я не знал, почему комната досуга до сих пор называлась «ленинской», по имени давно забытого вождя существовавшей когда-то страны, объявленного кровопийцей и тираном. В школе, на уроках обществоведения Римма рассказывала, что в армии этой страны существовали особые комнаты, в которых провинившихся солдат подвергали пыткам и назывались эти комнаты «ленинскими». Когда я спросил, с какой стати комнату пыток называть в честь действующего главы государства, Римма вопросительно посмотрела на меня. А когда я пояснил, что никто ведь не назовёт современную пыточную «комнатой Лао» в честь нынешнего президента, она поставила мне двойку в четверти.