Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

— Тебе сосиски нужны?

«Сосисками» в данном случае были видеозаписи выступлений Рудольфа, попадавшие к Розе неисповедимыми путями.

Коварство агентов КГБ состояло в том, что они не сжигали мосты между Рудольфом и его семьей. Телефонные разговоры были «разрешены», — и вы знаете, по какой причине? Гэбисты надеялись, что любовь Нуреева к матери заставит его вернуться на родину!

К слову сказать, где бы Рудольф ни находился, он еженедельно звонил Фариде. Та приходила на центральный почтамт Уфы, потому что у нее дома не было телефона.

Тема разговоров не менялась на протяжении двадцати лет. Нуреев уверял свою мать, что он здоров, а потом докладывал о состоянии своего кошелька. Фариде внушили, что на Западе все живут плохо, и она не могла поверить, что у ее сына нет денежных проблем. Когда Рудольф захотел подарить ей цветной телевизор, она спросила, хватит ли денег на такую дорогую покупку, а ведь состояние Нуреева в то время оценивалось в миллионы долларов. «Заканчивая разговор с матерью, Рудольф всегда был грустен»{109}, — вспоминает Луиджи Пиньотти, массажист танцовщика, сопровождавший его во всех мировых турне.

«Железный занавес», равно как и абсолютно различный образ жизни, никогда не разрушал духовного единства Рудольфа с матерью. А вот с отцом было совершенно иначе. После событий 16 июня 1961 года они никогда больше не разговаривали. В феврале 1968 года Хамит умер от рака легких.

Прекрасно осознавая экономическую ситуацию в стране, Нуреев регулярно присылал деньги матери и сестрам. Нет‑нет, почтой он не пользовался — тугие пачки долларов передавали артисты, выезжающие на гастроли в СССР, друзья и знакомые. Кроме денег они везли сладости (издержки голодного детства!), хорошую обувь, вечерние платья от Шанель, меховые шубы от Ив Сен‑Лорана… Подарки совершенно сюрреалистские, даже провокационные, плохо вписывающиеся в советскую повседневность. Однако для Нуреева было чрезвычайно важно послать именно предметы роскоши: если родные до сих пор сомневаются, что он добился успеха, эти платья и шубы — неоспоримое доказательство его состоятельности.

Уехав из Уфы в Ленинград, Нуреев отдалился от своей семьи, оставшись на Западе, он покинул ее окончательно. Однако всю свою жизнь он мечтал воссоединить семью, перевезти на Запад свою мать и сестер.

Начиная с 1963 года он не переставал просить выездную визу для матери, но ему систематически отказывали. А между тем это был шанс для КГБ вернуть беглеца. Если бы аналитики в погонах внимательно читали интервью танцовщика, то они бы поняли, насколько сильно влияние Фариды на сына. Так, в журнале «Мари‑Клер» за октябрь 1961 года было написано: «Нуреев боится, что мать приедет за ним в Париж и отвезет его в СССР. Однажды его спросили об этом, и он подтвердил: „Наверняка я бы проглотил приманку“».

«Я много раз видела Рудольфа в его лондонском доме, — вспоминает Николь Гонзалес, его парижский пресс‑атташе, — готового ехать в аэропорт за матерью. Вроде бы ей давали визу, и Руди оплачивал билет на самолет. Но в последнюю минуту приходила телеграмма, в которой говорилось, что его матери в самолете нет. „Я уже начинаю к этому привыкать“, — вздыхал он»{110}.

Нуреев как заведенный продолжал делать официальные запросы, убежденный, что однажды чиновники сдадутся. Чиновники, может быть, и сдались бы, но в дело вмешивалась политика.

По сути, жизнь семьи Нуреевых во многом зависела от случайностей международной дипломатии. В 1970 году Рудольф был страшно огорчен побегом Наталии Макаровой, потому что был убежден: это негативно отразится на его собственной судьбе. Решения Хельсинкского совещания 1975 года{111} вселили в него большие надежды, но на практике ничего не произошло, и для Нуреева это было поводом для депрессии.

В 1976 году, отчаявшись увидеть мать, он решился заговорить. Выйдя из больницы в Калифорнии, где он оказался из‑за пневмонии, Нуреев официально обратился к американскому президенту Джеральду Форду и британскому премьеру Гарольду Вильсону с просьбой оказать давление на Брежнева. Год спустя, незадолго до конференции в Белграде, на которой предстояло конкретизировать Хельсинкские соглашения, он повторил попытку.

1 апреля 1977 года «Нью‑Йорк Таймс» опубликовала открытое письмо Нуреева, в котором тот подтверждал свою добрую волю и свой политический нейтралитет. Просьбы, обращенные к Кремлю (выпустить за рубеж Фариду Нурееву, ее дочь Розу и внучку Гюзель), по всему миру поддержали люди, хорошо знавшие талантливого танцовщика (всего было собрано более ста тысяч подписей). Но сердце человека, который мог бы решить эту проблему (я полагаю, Брежнева), дрогнуло не сразу.

Гюзель, которой было уже девятнадцать лет, позвонила своему знаменитому дяде в июле 1980‑го. Как оказалось, она вышла замуж за молодого эквадорца, учившегося в Советском Союзе, чтобы на законных основаниях выехать из страны. Рудольф срочно перевез ее в Нью‑Йорк. Для обоих встреча была настоящим шоком. Девушка плохо адаптировалась к западному образу жизни и не понимала элементарных вещей. Она не получила достойного образования, не умела себя вести и не проявляла ни малейшего интереса к миру искусства. Тем не менее гонору ей было не занимать. Когда, например, Рудольф спросил ее, что она сделала с шикарными меховыми вещицами, которые он присылал в СССР, она ответила, что оставила их там, потому что была уверена, что на Западе они вышли из моды. Рудольфу это не нравилось, но он помогал ей во всем. Ему казалось, что так он оплачивает долг перед своей семьей. Все расходы Гюзель он взял на себя.

Через два года, в 1982 году, в Лондон приехала Роза. Ей было пятьдесят два. Встреча брата и сестры также обернулась катастрофой. Розе казалось, что Рудольф тратит слишком много денег, ей не нравились его друзья, а если взять шире — то и его образ жизни. Рудольф с трудом терпел вторжение сестры в свое личное пространство. У обоих был взрывной характер, делавший невозможным мирное сосуществование. Но надо отдать должное Рудольфу — он передал Розе свой огромный дом в Ля Тюрби под Монте‑Карло и купил квартиру племяннице в Париже, на набережной Вольтера, в доме, где жил сам.

А как же другие сестры? Лилия была очень больна, а Разида сильно привязана к матери. Они не хотели покидать Уфу. Фариде с каждым годом все труднее было ходить, а это означало, что она уже никогда не увидит своими глазами, на что же похож этот Запад, одновременно и вожделенный и проклинаемый. Однако Рудольф все же встретится с матерью, но гораздо позже.

В своей родной стране Рудольф Нуреев сразу был признан персоной нон грата. В октябре 1961 года его осудили как предателя родины. В отсутствие обвиняемого дело рассматривалось заочно. Обвинение основывалось на показаниях сотрудников КГБ. Пушкины, несмотря ни на что, наняли адвоката, который предложил Ксении выступить свидетелем (Рудольф на самом деле позвонил ей 9 июня и с радостью сообщил, что едет в Лондон). Суд, однако, отклонил это свидетельство. Процесс проходил за закрытыми дверями, присутствовали только несколько близких, среди которых была Роза. Присяжные заседатели настаивали на тюремном заключении от семи до четырнадцати лет. Судья снизила срок до семи лет. Такое решение было скорее «милосердным», потому что «изменникам Родины» могла грозить смертная казнь. Санкционируя приговор, КГБ полагал, что Нуреев, польщенный такой снисходительностью, быстрее проявит желание вернуться{112}.