Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

настаивал шеф, раздражаясь на глазах. Руслановского такой поворот не устраивал, однако скрещивать меч с Катковым из-за такого пустяка он не решился, и легенда была принята.

— Пункт номер два, — продолжал шеф железным голосом, — для введения в заблуждение Карцева в резидентуре начинается активная разработка военного атташе и дочки посла.

— Какова линия в отношении Карцева?

— Это самый сложный вопрос. Маша не случайно назвала первым Карцева — этим она обезопасила себя. Но мы должны собрать на него улики, ибо без них дело не примет военный трибунал. Хотя… это не самое главное. В любом случае предателя опасно сразу убирать, американцы могут догадаться, что его выдал кто-то из своих. В ваших отношениях внешне ничего не должно меняться, поняли? У вас есть вопросы?

Вопросов не последовало, все встали, и начальство торжественно пожало руку резиденту, провожая его в решающую боевую схватку. Когда Руслановский удалился, Катков залез в резной буфет (отсек с холодильником), извлек оттуда бутылку «Столичной», нарезанную селедку, залитую подсолнечным маслом и посыпанную ломтиками лука, и блюдо с солеными огурцами — об этой слабости шефа никто из подчиненных и подумать не мог, но налицо был русский дух, и пахло Русью.

— Тяжелое дело, Миша, — он налил по полному стакану, они чокнулись и залпом выпили. — Как бы не погореть!

Кусиков, пришедший совсем недавно в органы из административного отдела ЦК, больше пекся о народных деньгах; заломленный Машей миллион казался ему баснословной суммой, уж на эти денежки можно было бы построить несколько детских садов! К тому же Кусиков не исключал игры американцев, возможно, с целью разворошить всю советскую разведку и натравить всех друг на друга. В конце концов, ЦРУ могло и специально подделать собственные документы. Если КГБ на них и не клюнет, всегда можно задержать и выдворить Руслановского, поднять шумиху в прессе о набившем оскомину советском шпионаже, которого на самом деле и не существует. Бутылку легко допили, часы показывали два часа ночи, Москва спала спокойно, сознавая, что от врага изнутри и извне ее охраняют органы государственной безопасности. Машины развезли руководителей по местам проживания, Катков усиленно освежал рот жвачкой, но дома все равно досталось: какая жена поверит мужу, пусть он хоть президент, приезжающему домой в поддатни почти под утро?

В советском посольстве в Вашингтоне постепенно разгорался праздничный вечер по случаю 1 Мая. Приводили детей, оставляя их под надзором учительниц в специальной комнате, мужчины красовались в темных костюмах с не слишком яркими галстуками (это не поощрялось, парторг не раз публично заявлял о вредном воздействии буржуазной моды на советскую колонию). Дамы блистали туалетами, но тоже в меру, все помнили случай, когда заведующая канцелярией явилась на праздник Октября в таком декольте, что жену посла чуть не хватила кондрашка, — через месяц заблудшую сотрудницу уже откомандировали в Москву. Самодеятельность, гордость парторга, началась с чтения «Стихов о советском паспорте» Маяковского, декламировал помощник военно-морского атташе, с чувством напирая на то, как он вынимает из широких штанин свой серпастый и молоткастый. Потом жена завхоза, полная, как и все жены завхозов, дама, исполнила алябьевского «Соловья»; два дипломата и стажер составили неплохой джаз-банд, затем на сцену дружной ватагой вышел хор, в котором пели советники и даже жена посла. Хористы мощно исполнили целую серию патриотических песен и «Однозвучно гремит колокольчик», зал разрывался от аплодисментов, все встали и проследовали в гостиную, где уже были накрыты столы. Изысков особых не наблюдалось (стол готовили в складчину), но сельди, русских колбас и ветчины, выписанных в кооператив из Союза, и, главное, водки было в изобилии. Пили организованно, первый тост толкнул посол, второй — резидент, третий — парторг, далее пошли веселиться и выступать от души. Напились уже через полчаса, закурили, загудели, включили радиолу, и наступило долгожданное — танцы. Все с интересом наблюдали, кто к кому и как прижимается, обычно все заканчивалось пьяными скандалами, и поэтому правящая верхушка посольства предпочитала покидать торжество через час-другой, пока не надрались, не забылись и не начали выяснять отношения. Для наведения порядка до самого конца оставляли офицера безопасности, правда, он сам к финалу напивался, утрачивал контроль и нес белиберду.

Посол и Руслановский держались вместе, демонстрируя единство и солидарность двух мощных организаций, перекидывались шутками и смотрели, как радуется празднеству народ. Посол с трудом скрывал нервозность: его дочка Анна, не таясь, глядела влюбленными глазами на своего кумира Виктора Львова. Некоторые из ее невольных подружек подталкивали друг друга локтями и подмигивали, ибо о ее безумной любви знала вся колония, тем более что Анна, избалованное дитя, не привыкшее отказывать себе ни в чем, была женщиной открытой и непосредственной и делилась откровенно своими секретами. Когда объявили «белый» вальс (делалось это по настоянию женсовета, считавшего, что мужчины в колонии много пьют и совсем не развлекают женщин на общественных мероприятиях), Анна решительным шагом подошла к военному атташе и пригласила его на танец.

Виктор Львов, уже наслышанный об увлечении Анны, не пришел от этого в восторг: сплетни в колонии, даже самые безосновательные, подобно ядовитым стрелам, быстро доходят и до жены, и до высокоморального парткома, а визуальное наблюдение публики (оперативный термин) за парой добавляет поленьев в бушующий костер пересудов. Однако чувство мужской и офицерской чести подавило в Львове вполне понятное желание сослаться на внезапно охромевшую ногу или просто дать деру, он деликатно обнял Анну (казалось, что он держал в руках драгоценный и хрупкий сосуд) и закружил ее в медленном вальсе, соблюдая дистанцию и больше всего на свете боясь коснуться ее волнующей груди.

— Чудесная у вас дочка, Иван Иванович, — заметил Руслановский, попивая «бурбон» (зная пристрастия резидента, завхоз и повар специально выделили одну бутылку для начальства).

— Забот только много: недавно развелась, да и работу себе в Москве никак подобрать не может. Но девочка хорошая, чистая душа… — послу эти славословия резидента были не по душе, но разговор следовало поддерживать, тем более что отношения у них сложились вполне удобоваримые.

— Это видно… — Руслановский даже вздохнул от умиления.

— Хочу, чтобы она хоть немного посмотрела Америку, — сказал посол. — Но сам я сейчас не могу отлучиться, а одну пускать ее боязно… вдруг провокация? Может, если ваши товарищи поедут в командировку, то и ее заодно захватят?

— Буду иметь в виду, Иван Иванович! — и Руслановский чокнулся с послом.

Затем он отошел в угол, повертелся немного в толпе праздновавших, ни с кем не простившись, словно английский лорд, вышел из зала, покинул здание, уселся в машину и поехал по городу, поглядывая в зеркальце. Наконец затормозил у большого