Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

супермаркета, озабоченно прошелся по нему в поисках неведомого товара, без которого дальнейшая жизнь представлялась невозможной. Покрутился по лестницам, изучая на поворотах идущих за ним людей, снова рванул на машине, доехав до самой окраины, запарковался, прошел по узкой пешеходной дорожке, где в конце его ожидала машина с оперативным водителем. Тут уж он успокоился и отдал себя в руки профессионала, задавшего мощную проверку, которая выявила бы даже отряд невидимок. Водитель оставил резидента у остановки автобуса, все было чисто, но Руслановский на всякий случай подстраховался на общественном транспорте.

Сжимая в руке атташе-кейс, резидент небрежным аристократическим шагом (это у него получалось) вплыл в ресторан, где сразу же заметил ожидавшего его Уэста с точно таким же чемоданчиком. Дальше уже все развивалось по законам шпионской науки: Руслановский заказал виски в баре и двинулся в туалет, Уэст расплатился и направился в то же, любимое обоими помещение, оказавшееся пустым, как и в первый раз, — словно специально в этот момент все американцы воздерживались отправлять свои естественные потребности. Мгновение — и с потрясающей синхронностью произошел обмен атташе-кейсами.

— Помните, что в разведке самое страшное — это случайность! — успел шепнуть Уэст, вышел из туалета и проследовал прямо на улицу.

Резидент чуть задержался, осмысливая у писсуара замечание о роли случайности (еще в институте он осваивал марксистский тезис о том, как необходимость пробивает себя через цепь случайностей, правда, ни черта в этой теории не понял). Затем вышел допить свой греющий душу «бурбон», для пущей конспирации зевнул, подчеркивая тем самым свою вялость и сонливость (на самом деле пульс был где-то у сотни, а документы, судорожно переложенные из кейса в карман, жгли грудь). Медленно, словно прогуливаясь в теплый вечер по набережной Ялты после сытного ужина в доме отдыха КГБ, прошествовал к выходу.

В тот же вечер Руслановский вылетел в Москву и прямо с аэродрома был доставлен в уютный особняк, где его ожидали Катков, Кусиков и традиционный чай с вафлями. Без всяких предисловий резидент протянул пакет с документами.

— Где передали деньги? — спросил шеф, разрывая пакет.

— Все происходило в туалете. Мы обменялись атташе-кейсами.

— Что это за атташе-кейс? — спросил Кусиков, не знавший, как большинство партийцев, иностранного языка.

— Нечто вроде маленького чемоданчика…

— Так бы и сказали! Зачем засорять язык иностранщиной? — Кусиков даже обиделся за великий и могучий русский язык.

— Передача прошла нормально? — вмешался шеф.

— Ничего подозрительного не выявлено, — лаконично ответил резидент.

— Не выявлено или действительно не было? — поймал его на слове шеф.

— Не было! — твердо сказал Руслановский.

Но Катков уже не слушал его и, наморщив лоб так, что даже на просторной лысине образовались складки, впился в материалы. По мере чтения на его широких татарских скулах заходили желваки, он глотал набежавшую слюну и тяжело дышал. Оторвавшись от бумаг, он, словно не веря своим глазам, начал перечитывать материал и наконец поднял голову и вытер вспотевшую лысину белым платком.

— Помимо Карцева, у нас работают еще три агента ЦРУ, — сказал он. — И один в Министерстве обороны. Генерал. Вот так… — он не находил слов. — Как же нам нейтрализовать Карцева?

— Да арестовать его — и дело с концом! — бухнул прямолинейный Кусиков, став красным, как хорошо сваренный рак.

— Ну и что дальше? Кроме данных Маши, у нас нет никаких других улик. Боюсь, что даже военный трибунал не сможет вынести приговор, да мы и не вправе сказать, откуда такая информация, — не раскрывать же Машу? — возразил Катков.

— Мне кажется, для начала надо под легендой отключить Карцева от дел. Например, отправить его в отпуск, — сказал Руслановский. — Нам нужно время, чтобы тщательно продумать операцию по всем четырем. Если мы начнем их брать, то американцы тут же начнут искать источник утечки информации. И Маше — капут! Это будет скандал на весь мир!

Предложение умного резидента и было взято за основу. Тут же от руки Руслановский составил отчет о встрече с Машей для доклада председателю КГБ вместе с другими предложениями, которые уже набрасывал начальник разведки. Начальство сидело и писало без всяких стенографисток, машинисток и секретарей — дело было сугубо секретное, и допускать посторонних запрещалось. Обсудили и легенду приезда: больная сестра. Резидент с нею легко договорился, обув и одев ее двоих сыновей в американские шмотки, — сначала сестра удивилась неожиданной щедрости брата, но, услышав о его просьбе, успокоилась и даже обрадовалась: теперь можно было без зазрения совести просить устроить старшего сына в элитарный МГИМО.

Руслановский не преминул рассказать о «белом» танце Анны, придумав несколько смешных деталей, которые отвлекли бы начальство от тяжелых мыслей о глубоком проникновении врага прямо в сердце всей системы, и развернул план дальнейших действий по работе с опасной парой. Это дело, как и задумывалось, целиком проходило через Карцева, докладывавшего шефу каждую телеграмму, поэтому Катков был в курсе событий. Тайная аудиенция подошла к концу, и Руслановский распрощался с начальством, радуясь, что хоть немного отоспится на обратном пути в Вашингтон.

На свет тут же появилась запотевшая бутылка и соленые огурчики на тарелке (дом существовал не без персонала, и холодильник набивали заранее по звонку помощника).

— Ты все-таки мудак, Миша, — заметил Катков. — Тебе бы при Сталине работать. Как это так: взять и арестовать?

— Я, конечно, не юрист и всех тонкостей не понимаю, — простодушно ответствовал Кусиков. — Но зачем собирать какие-то улики, если совершенно ясно, что перед нами — враг народа? Надо прижать его, как положено, на допросе — он и расколется. Или чего-нибудь всыпать, чтобы размягчить мозги.

— Нет, Миша, прикончить шпиона — самое простое дело, а вот подержать его на плаву, посмотреть, чем же интересуется ЦРУ, организовать хорошую дезинформацию и сохранить, на время, конечно, — вот это, Миша, высший пилотаж…

Ночь Катков провел беспокойно: сон долго не шел, мысль о том, что на ЦРУ работала целая банда предателей, не давала покоя, пришлось даже принять таблетку снотворного, что бывало лишь в исключительных, совершенно форс-мажорных случаях.

Председатель КГБ, седоватый человек с залысинами и в очках, больше походил на крупного ученого мужа, чем на шефа беспощадной организации. На его широком столе стопкой лежали книги — не только последние советские издания, но и иностранная литература, включая антологию английской поэзии с его любимцами — Уильямом Блейком и Алджерноном Чарльзом Суинберном, на стихи которых его зять сочинил музыку и иногда пел по-английски, умиляя всех домашних и даже сурового тестя. Председатель и сам писал стихи, порою читал их в узком кругу и тайно считал себя великим поэтом, загубившим талант ради бескорыстного служения народу. Очень внимательно,