Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг

И все же Храм, изобилующий явно «языческой» символикой, превратился в самое горячо почитаемое место во всем Израиле. Впоследствии некоторые пророки и религиозные реформаторы осуждали его и призывали народ вернуться к чистой религии Исхода, но когда Навуходоносор разрушил Храм Соломона, большинство народа Израиля восприняло это как крушение своего мира. По всей видимости, не следует удивляться, что древние евреи считали символы ханаанской и сирийской мифологии вполне совместимыми с религией Ковчега и Исхода. Как мы уже видели, в легендах об Исходе присутствуют те же мотивы, что и в древних мифах о Баале и Мардуке, хотя и в несколько ином ключе. Если рассматривать Исход как просто историческое событие, «факт», то победа Баала над владыкой морей Йамом – это фантазия, т. е. «вымысел». Но если вместо того обратиться к внутреннему смыслу повествования об Исходе, к содержащейся в нем вневременной истине, то станет ясно, что «Медное море» во внутреннем дворе Храма Соломона не было таким уж неуместным. Ведь оно тоже символизировало вечную борьбу с силами тьмы и обряд инициации. Точно так же, как евреи постоянно напоминают себе, что каждое поколение должно считать себя освободившимся от египетского рабства, присутствие Йама не давало забыть, что силы хаоса окончательно не побеждены. «Медное море» в преддверии Храма, вместилища божественного Присутствия, служило напоминанием об этом вечном вызове, а также о священной созидательной силе, которая одна лишь способна противостоять хаосу и, похоже, вдохновляется только на борьбу с ним.

В псалмах, относящихся к иерусалимскому культу Яхве, Храм ассоциируется с горой Сион. После того, как в нем был установлен Ковчег Завета, гора Сион сделалась в глазах древних израильтян «стержнем», соединяющим небеса и землю, а корнями уходящим в нижний мир, воплощенный в первобытном море. Храм, как Священная гора, стал символом реальности, обеспечивающей существование космоса, тем мостом, который, подобно лестнице Иакова, связывает хрупкий мир повседневной жизни с питающим его источником бытия. Поскольку он был возведен в месте, уже являвшем людям свою святость, верующие могли уповать на соприкосновение с божественной силой. Входя в священные пределы, они вступали в иное измерение, существующее, как они верили, одновременно с земным бытием и гарантирующее его незыблемость. Гора Сион, таким образом, стала местом, в корне отличным от окружающей местности: на иврите слово «святой» – кадош – имеет также значение «другой», «отдельный». Сама планировка Храма с его тремя уровнями святости, высшим из которых был Двир – Святая Святых, – символизировала трансцендентность священного. Доступ в Двир был разрешен только священнослужителям; Двир стоял тихим, пустым и недоступным. Но он заключал в себе Ковчег Завета и божественное Присутствие, а потому безмолвно свидетельствовал о том, что священное способно войти в мир людей, – был сразу и неотъемлемой частью этого мира, и элементом иной реальности.

Храм, выстроенный на вершине Сиона, символизировал также сад Яхве, описанный Яхвистом во второй и третьей главах книги Бытия (Barker, pp. 26–29; Clements, 1965, p. 65). Массивные светильники напоминали по форме ветвистые деревья, покрытые плодами и цветами; в Хехале резные изображения на створках дверей и стенах также воссоздавали картину сада, где в начале времен прогуливались херувимы; там присутствовал даже змей. Возможно, Яхвист творил во времена правления царя Соломона, но даже если он жил в более позднюю пору, он явно находился под глубоким впечатлением духовности Храма. Бог Мардук, создав мир, построил храм, Яхве же, как повествует Яхвист, завершив труды по сотворению мира, насадил сад и в вечерней прохладе гулял там на заре времен, запросто беседуя с первыми представителями рода человеческого.

Рассказ об Эдеме помогает понять, какой смысл вкладывали в понятие божественного древние израильтяне, приходившие в Храм Соломона. Как и во всех мифах об утраченном рае, Эдем был местом, позволяющим легко соприкоснуться с небесным миром, т. е. представлял собой непосредственное переживание священного. Из него, согласно Яхвисту, проистекало плодородие мира, его орошала река, которая, покинув сад, разделялась на четыре потока, делая плодоносной всю остальную землю; один из этих потоков назывался Гихон. В Храме было два больших светильника; в Эдеме росли два дерева, способных возрождаться каждый год, – распространенный символ божественного. Эдем служил переживанием той изначальной полноты существования, которой искали в своих священных местах люди всего мира. Бог и человек в Эдеме не были разделены, а могли жить рядом; мужчина и женщина не знали, что отличаются друг от друга, и не существовало границы между добром и злом. Так что Адам и Ева существовали в пространстве, лежащем по ту сторону всех противоположностей и всякой разобщенности. Такое единение недоступно опыту и даже воображению человека в его повседневном фрагментарном бытии, за исключением редких моментов экстаза или прозрения. Миф об Эдеме был описанием той гармонии, которая во всех культурах ощущалась как изначально предназначенная для человека. Адам и Ева утратили ее, когда «пали» – при этом они лишились и божественного присутствия, и Эдема. Но когда верующие вступали в Храм Соломона, имевшиеся там изображения и предметы помогали им ощутить себя в саду Яхве – пусть на мгновение, но вернуться в утраченный рай. Храм исцелял их от чувства отчужденности – корня, из которого, как мы знаем, выросли религиозные искания. И богослужение, и архитектура способствовали этому духовному восхождению к изначальному единству, неотделимому от реальности, именуемой нами «Богом» или «священным».

Эти идеи в скрытой форме присутствуют и в рассказе Яхвиста о Вавилонской башне, описывающем создание извращенного святого места. Вместо того, чтобы смиренно ожидать, пока место проявит свою святость, люди берут инициативу в свои руки. «И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес». Эта попытка сравниться с небесами продиктована гордыней и стремлением к величию: те, кто ее затеял, желают «сделать себе имя прежде, нежели рассеются по лицу земли». Но результат их усилий – не единение, а разлад и разобщенность. Дабы наказать людей за самоуверенность, «рассеял их Господь оттуда по всей земле» и «смешал» их язык, так что они перестали понимать друг друга. С тех пор место стало называться «Вавилон», «ибо там смешал (балал) Господь язык всей земли» (Быт 11:4–9). В этой легенде проявляется глубокая враждебность евреев к Вавилону и его грандиозным зиккуратам. В их глазах Вавилон был не «вратами богов» (баб-илани), а местом отчуждения, разлада, разъединения – худшего, что есть в земном существовании. Совершенно иным было восприятие священного в Сионе, городе мира (шалом) и согласия. Здесь народ Израиля мог собраться на священной горе, которую сам Господь поставил и объявил своим наследием, а не на рукотворной священной горе – воплощении человеческого тщеславия и жажды власти.

Храм Соломона позволял паломникам и жителям Иерусалима пережить встречу с Богом. Как мы увидим в следующей главе, многие из них надеялись узреть здесь в видении самого Яхве. Вступая в Храм, они чувствовали, что не брошены, подобно строителям Вавилонской башни, на произвол судьбы, а возвратились домой. Кроме того, Храм был символом священного, а значит, источником плодородия и упорядоченности мира (Barker, pp. 26–29; Clements, 1965, p. 65). Но святость в Израиле, как и в других странах Ближнего Востока, не могла существовать в отрыве от стремления к тому, что сегодня мы бы назвали «социальной справедливостью». Это очень важный момент. Обретя собственную монархию, народ Израиля и Иудеи совершенно естественно принял местный идеал священного царства. Царь был машиахом, т. е. помазанником Яхве. В день коронации на Сионе, своей «святой горе», Бог делал царя собственным сыном (Пс 2:6–12). Царский дворец располагался в непосредственной близости к Храму, а «престол суда» – вблизи Святая Святых, где стоял трон для Яхве. Задача царя заключалась в том, чтобы установить на земле правление Бога и соблюдение данного Богом закона. В псалмах говорится, что царь «судит нищих народа, спасет сынов убогого и смирит притеснителя» (Пс 72 (71):4). Торжество такого правосудия – залог мира, согласия и плодородия земли. Господь дарует защиту от врагов и бедствий – то, к чему постоянно и страстно стремились все народы древности: теперь Сион – место, избранное Господом, а потому «Бог утвердит его на веки» (Пс 48:8 (47:9)). Но ни мир, ни благоденствие не будут возможны, если на Сионе не восторжествует справедливость.