Неуправляемый таран - Владимир Колычев

– Ну, в принципе, да…

Игнат мог оказаться отличной партией для нее. Мог, но не оказался. Он проиграл Гоше, и песенка его спета. А зачем он ей такой нужен?.. А Гоша так и остался ее козырной картой в этой жизни, и она не должна сбрасывать его со счетов. К тому же она хоть и оправдывалась, но не очень-то и врала. Игнат приставил ее к стенке, а она сказала ему, что нельзя с ней так. Она сказала, а он не послушал… Значит, он взял ее силой…

– Заявление напишешь. Скажешь, что Пауст изнасиловал тебя.

– Изнасиловал?! – мотнула головой Лия.

– А разве нет? – нахраписто спросил Юршин.

– Ну-у… В какой-то степени… Не хочу я писать заявление!

– А ты напиши!

– Зачем?

– А ты думаешь, я остановлюсь?.. Пауст не выживет в тюрьме! Я об этом позабочусь!

– И что? – в замешательстве смотрела на Юршина Лия.

– Не бери грех на душу!

– Я?! Грех?!

– За изнасилование он десятку получит. И пусть проваливает на зону. Я скажу, чтобы его не трогали… А ему за ствол всего два года грозит. Что такое два года?

– Два года, – кивнула Лия.

Игнату при задержании должны были подкинуть пакетик с анашой, на этом основании задержать и отправить за решетку. А там у Юршина связи… Но у Игната изъяли боевой пистолет. Что, в общем-то, ничуть не хуже. И по заслугам…

– Это ему на одной ноге отстоять. Отсидит и мстить начнет. В первую очередь тебе… Или ты думаешь, он не понял, кто его сдал?

– Понял, – вздохнув, подавленно сказала Лия.

– Вот и подумай, должен он выйти или нет?

– Тебе видней…

Не хотела Лия, чтобы Игнат погиб в тюрьме, но раз уж судьбе так угодно, пусть пропадает. А она уж как-нибудь без него…

– Мне видней. И я его сделаю. Сдохнет он! В этом будет и твоя вина!.. – Гоша взбудораженно ткнул в нее пальцем. – А если за изнасилование сядет, будет жить! И на твоей совести не будет вины! Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– Заявление писать будешь?

– Нет, – качнула она головой.

– Почему? – Юршин пытливо взглянул на Лию, но она закрыла глаза.

– Потому…

– Он тебя не насиловал? – взвизгнул Гоша.

И так он стал ей противен, что лицо само по себе скривилось в презрительной гримасе.

– Правильно Игнат сказал! – выплеснула она. – Шлюху ты из меня сделал! Пальцем в меня тыкают!.. Тебе этого мало, да? Хочешь, чтобы в меня еще и плевали? Как в изнасилованную шлюху!

– Никто не будет плевать, – нахмурился Юршин.

– Да твоя жена первая вой поднимет!

– А вот жену мою трогать не надо!

– Но ведь поднимет!

Юршин махнул рукой, устало опустился на диван, с озадаченным видом постучал пальцами по подлокотнику.

– Ладно, изнасилование отпадает… Остается ствол… Но ты должна понимать, что из тюрьмы Пауст не выйдет.

– Мне все равно, – сказала Лия, настороженно и с опаской глянув на Гошу.

– Что значит все равно? – вскинулся он.

– Я его не сажала. И убивать не собираюсь. И если что, его крови на мне не будет.

– Ты его сдала!

– Это совсем другое…

– Да нет, не другое! Все к одному!

– Отстань от меня! – Лия закрыла лицо руками.

– Ты сама по себе шлюха! – зло уколол Гоша. – И не я тебя такой сделал.

– Пусть будет так! Только оставь меня в покое!

Больше всего она хотела остаться в одиночестве, лечь на живот, зарыться лицом в подушку и выплакаться всласть. Тогда и на душе станет легче. И вина перед Игнатом померкнет…

– Значит, не насиловал он тебя? – Гоша сощурился, осатанело глядя на нее.

– Отстань!

– Сука ты!.. Ты даже не представляешь, какая ты сука!

Его глаза вдруг налились кровью. Лия испуганно вжалась в спинку кресла, с ужасом глядя на Юршина. Девушка вдруг решила, что он собирается убить ее.

Пугающе глядя на Лию, Гоша медленно приблизился к ней и вдруг, резко и больно схватив за волосы, стащил с кресла на пол. И сам навалился на нее. Она не хотела раздвигать ноги, но Юршин силой заставил ее это сделать. Он бы задушил ее, если бы она не подчинилась.

* * *

Тщедушный давно не бритый мужичок сидел на дощатом настиле и, глядя в пустоту, шлепал небрежно сжатым кулаком по своей ладони. Пучеглазый долговязый мужик с острым и тонким носом скреб себя грязными ногтями по сильно выпирающему кадыку. У мужичка это нервное. Шлепая кулаком по своей же ладони, он давал понять, что связываться с ним опасно. Самому страшно, а он других напугать хочет. У Игната это вызывало лишь насмешку. А у долговязого чесотка, поэтому пальцы не знают покоя.

Игнат мог бы вломить и тому, и другому, но смысла в этом никакого не было. Ну, прекратит мужик шлепать кулаком, что от этого изменится? А долговязый чесаться не перестанет… Вот если бы из камеры их обоих выгнать, но так это невозможно.

Игнат вздохнул, глядя в потемневший от сырости потолок. Попал он, что называется. Реально попал. Узнал его Юршов. Увидел в темной беседке и узнал. Понял, к кому Игнат намылился, и подключил к делу ментов. И ключи от квартиры им дал. Поэтому и взяли они его тепленьким…

Сегодня утром был допрос. Как и почему Игнат попал в квартиру к гражданке Федорук? Зачем оказал сопротивление представителям власти? Откуда боевой пистолет?

Лия сама его впустила, сопротивления он не оказывал. За ствол схватился, было такое, но Игнат думал, что это грабители в дом ворвались. А пистолет нашел… А то, что держал боевое оружие при себе, да, в этом виноват. И не судите строго…

А строго его и не собираются судить. Сопротивление представителям власти ему предъявлять не будут, нарушение неприкосновенности жилища граждан также отпадает, но за незаконное ношение оружия обещают влепить два года. Завтра следователь предъявит обвинение, а потом будет этап в следственный изолятор. И начнется отсчет двух долгих и страшных лет. И нужно на это настроиться. Не так страшен черт, как нежелание взять его за рога…

Дверь в камеру тяжело, с противным скрипом открылась. Послышался густой бас:

– Горюн! Лунев! На выход!

Игната это не касалось, поэтому он даже не открыл глаза. Так и остался лежать на спине, закинув руки под затылок.

Тщедушный и долговязый вышли, но вместо них в камере появились менты – широкоскулый сержант с мутным взглядом и жирный пузатый старшина с уродливым синюшным носом. И у того в руке ментовская дубинка, и у другого. Запахло жареным.

– А тебя что, не касается? – хриплым, зловеще звучащим голосом спросил старшина. – Сказали же, всем на выход!