Источник - Александр Беловец

выражений. Толстая служанка в некогда белом переднике только и успевала, что подносить наполненные кувшины да убирать опустевшие. Колин перевёл взгляд в другой конец зала, откуда доносились звуки музыки и с удивлением уставился на так называемый оркестр. Трое оборванцев — иначе и не назовёшь — пыхтя и пуча от усердия глаза, выдували задорную мелодию из дудок различной величины, закреплённых на специальной подставке. Всего таких дудок Колин насчитал порядка двадцати. Невольно заслушавшись, он не заметил, когда Айса прошла к стойке и завела разговор с хозяином гостиницы. Спохватившись, сержант подошёл к ним как раз в тот момент, когда наёмница договаривалась с конопатым толстяком о цене за постой:

— … три медяка, — загибал пальцы хозяин, — а за раздельные комнаты по две серебряные монеты за ночь.

— По рукам, — достала кошель девушка, вполуха слушавшая долгий перечень всех услуг.

— За еду отдельная плата, — спохватился толстяк, — десять медяков с носа.

— Чтоб тебя, проныра! — не выдержала Айса. — Назови же, в конце концов, полную стоимость за две комнаты и еду!

— Я же говорю, госпожа, — залебезил конопатый, воровато стреляя маленькими глазками, — корм для лошади — три медяка, еда для вас…

— Это я уже слышала, — раздражённо отмахнулась наёмница. — Сколько за всё?

— Это будет зависеть от того, на сколько ночей вы остановитесь…

— Нет, я его сейчас точно придушу, — Айса страдальчески закатила глаза и схватилась за рукоять кинжала.

— Сегодняшняя ночь, сколько будет стоить? — поспешил вклиниться в разговор сержант.

Хозяин прикрыл глаза и, шевеля мясистыми губами, принялся складывать в уме. Сосчитав он, наконец, озвучил сумму:

— Всего будет пять серебряных монет, — и толстяк с невинным видом уставился на девушку.

Айса так же сосчитав в уме, вскинулась было, но Колин её опередил:

— Мы согласны. Расплатись, — он кивнул девушке и та, ругнувшись на родном языке, протянула толстяку запрошенную сумму. — Давай-ка занесём Скахета в дом, — и, не дожидаясь ответа, сержант вернулся к телеге.

На улице вовсю шла драка. Те двое, что до этого оживлённо спорили на крыльце, теперь методично лупцевали друг друга под одобрительные выкрики собравшихся друзей. Колин и Айса внесли бесчувственное тело воина в дом и, затащив на второй этаж, разместили в одной из комнат, ключи от которой им дал хозяин. Затем сделали вторую ходку за вещами и разошлись по своим комнатам.

Оставшись наедине со Скахетом, Колин первым делом прощупал его ауру и с облегчением отметил, что никаких изменений не произошло. Воин всё так же продолжал пребывать в «замороженном» состоянии. В комнате было тепло и уютно (в стенах пролегали дымоходы), и сержант разделся до штанов. Развесив портянки на сапогах, он поставил их сушиться у тёплой стены, а сам решил было прилечь, но в дверь постучали. Мысленно пожелав всем провалиться, Колин распахнул дверь и упёрся взглядом в грудь необъятных размеров. Посетовав на дырявую голову, из которой вылетел тот факт, что они с Айсой заказали еду прямо в комнаты, сержант принял из рук служанки увесистый поднос и захлопнул дверь. Сев за стол, сорвал с подноса тряпицу, которой тот был прикрыт и от удивления даже присвистнул.

— И это всё за десять медяков?!

А удивиться было чему. Привыкший за время своих странствий питаться скудно сержант не мог и помыслить, что человеку под силу съесть то количество еды, которое сейчас лежало перед ним на столе. Истекающий соком окорок необъятных размеров, возвышался среди половины буханки хлеба, крупной головки сыра и глубокой миски с овощной похлёбкой. Довершал натюрморт глиняный кувшин, из которого пахло чем-то хмельным. Сглотнув обильно выступившую слюну, Колин плюхнулся за стол и отломил ломоть ещё тёплого хлеба. Обмакнув в похлёбку, он закинул это дело в рот и, давясь сочным мякишем, выхватил из ножен кинжал. Отрезал здоровенный шмат мяса и стал рвать его зубами, даже не обращая внимания на стекающий по рукам горячий жир. Когда сержант понял что не в состоянии прожевать всё разом, он наклонил кувшин, и хотел было плеснуть жидкости в стакан, но в дверь вновь постучали. Чертыхаясь сквозь набитый рот, Колин подскочил к двери и, распахнув, увидел на пороге Айсу. Едва не задохнувшись, он проглотил то, что жевал и, утерев ладонью рот поинтересовался:

— Тебе чего?

Фраза прозвучала несколько грубо и девушка сперва отстранилась. Но потом взяла себя в руки и как-то виновато произнесла:

— Мне там принесли столько еды, что я подумала, будто это нам двоим, — она демонстративно встала на цыпочки и заглянула сержанту за спину. — Но теперь я вижу, что и у тебя еды хватает, поэтому не буду мешать…

Она развернулась, чтобы уйти, но Колин её окликнул:

— Постой, Айса. Мне одному всё равно столько не съесть. Предлагаю сегодня уничтожить то, что принесли мне, а завтра то, что тебе. Что на это скажешь?

Девушка остановилась и, повернувшись к сержанту улыбнулась.

— Давай лучше сегодня съедим моё, а завтра твоё, — ей трудно было в этом признаться, но сегодняшней ночью наёмница не хотела оставаться в одиночестве. — Тем более что в твоей комнате троим будет тесновато.

— Согласен, — Колин быстро вытерся висящим у рукомойника полотенцем и выскочил в коридор вслед за удаляющейся девушкой.

Комната Айсы отличалась от той, что досталась сержанту лишь тем, что в ней стояло большое зеркало в кованой оправе. Глянув мимоходом на своё отражение Колин отметил, что ёжик на голове не мешало бы сбрить, а отросшая бородка ему в какой-то мере даже шла. На столе, за который они уселись, стоял точно такой же поднос с точно таким же набором снеди. Разница заключалась лишь в напитках — сержанту принесли пиво, а Айсе, вино. Налив девушке полный стакан, Колин произнёс:

— Ну, вот мы и в Сионе, — и, отсалютовав ей бутылкой, надолго припал к горлышку.

Вино оказалось терпким и чересчур сладким, но Колин делал глоток за глотком, словно хотел смыть то нервное напряжение, что держало его на протяжении последних дней. Оторвавшись, наконец, от горлышка, сержант почувствовал, как приятное тепло разлилось по уставшему телу, и отставил ополовиненную бутыль. Поднял взгляд и встретился с неповторимо глубокими глазами Айсы, сверкающими в свете масляного светильника.

Повинуясь какому-то инстинктивному чувству, он перегнулся через стол и