Россия и ее империя. 1450–1801 - Нэнси Шилдс Коллманн

оды, панегирики, сатирическая поэзия, драматургия (где эти темы звучали едва ли не громче всего), – авторы выстраивали групповую идентичность на основе таких ценностей, как честная служба, приверженность институту самодержавия и лояльность монарху. Синтия Уиттакер называет это «литературой совета» – подразумевалось, что совет обращен к монархам и коллегам по ремеслу. Поскольку писатели служили государству, либо занимая официальные должности поэтов и переводчиков при Академии наук и дворе, либо в качестве военных и чиновников, для всего этого существовали свои ограничения. Чем ближе автор подбирался к политике, тем более аллегорическими становились «советы», в которых слышалось все больше позитива.

Рис. 21.1. Портрет князя Демидова, ботаника-любителя, кисти Левицкого демонстрирует, как изменилось дворянство, получившее доступ к европейскому образованию и свободу от службы (отнятую в 1762 году). Демидов гордо указывает на выращенные им растения. Нью-Йоркская публичная библиотека, Отдел общих исследований

Усвоив православную нравственность и идеи Просвещения, дворяне сосредоточились на универсальных ценностях, разрабатывая высокие нравственные стандарты для идеального государства, монарха и подданных. К концу века некоторые стали проявлять характерный для предромантизма и сентиментализма интерес к человеческим эмоциям и самоанализу, но социальная тема никуда не исчезла. Как отмечают те, кто исследовал «психологию» дворян, – Уиттакер, Элис Виртшафтер, Елена Марасинова и другие, – они сталкивались с противоречием между усвоенными ими ценностями и политической ситуацией, в которой они находились. Веру в трансцендентное социальное устройство, созданное Богом и контролируемое на земле церковью и монархом, было нелегко примирить с просвещенческим идеалом, ставящим во главу угла действия человека. У слуг государства не имелось освященных законом традиций политического плюрализма, и лишь немногие переходили к оппозиционными высказываниям, ратуя за радикальные перемены (когда это случилось в 1790-е годы, на них обрушились кары). Наблюдая за конфликтом между свободой и справедливостью, они стремились достичь уверенности и спокойствия, совершенствуя личную нравственность и не подвергая сомнению основополагающие для их общества структуры и представления.

Рис. 21.2. На этом портрете работы Боровиковского князь Александр Куракин демонстрирует свои политические пристрастия и достижения: на груди – российские ордена, рядом с ним – бюст его повелителя Павла I. Нью-Йоркская публичная библиотека, Отдел общих исследований

Интеллектуалы гордились своей лояльностью к государству и личной связью с самодержцем. Марасинова и Уиттакер пишут о том, что представители российской элиты видели в самодержавии единственно правильную форму правления для России и считали себя партнерами императора. Как говорилось в главе 13, они полагали, что акт престолонаследия требует их участия и одобрения, хотя и не желали выборной монархии. В соответствии со старомосковской моделью (бояре – советники царя), видоизмененной в духе Просвещения, они считали законным монархом лишь того, кто прислушивался к их советам. Верные слуги правителя, они ощущали личную связь с ним. В течение века тональность советов претерпела изменения: от высокопарных барочных од Тредиаковского – к слегка шутливым и очень личным стихотворениям Державина, где Екатерина выведена под именем Фелицы. Екатерина поощряла такое культивирование собственного образа, где она выступала покровительницей и защитницей. Возможно, самым ярким свидетельством личных отношений между подданными и правителем стали письма, адресованные Николаю I некоторыми офицерами-декабристами: кажется, они верили, что он с пониманием отнесется к их страстной убежденности. А. А. Бестужев-Марлинский писал: «Уверенный, что вы, государь, любите истину, я… буду говорить с полной откровенностию… ибо долг верноподданного есть говорить монарху правду без прикраски».

Российские интеллектуалы полагали, что социальные и политические вопросы следует решать при помощи укрощения страстей, а не изменения учреждения и законов. В пьесах хорошие правители прославлялись за их дальновидность и великодушие, плохие – бичевались (в аллегорической форме) как обладатели тех или иных пороков, но институт монархии не ставился под вопрос. Продажность в судах изображалась как следствие слабых нравственных устоев отдельных судей, а не как качество, присущее судебной системе в целом. Владельцев крепостных хвалили за доброту и просвещенно-патриархальное отношение к крестьянам, не подвергая сомнению институт крепостного права. Патриархальные нравы внутри семьи следовало смягчать при помощи любви и сыновнего повиновения. Отдельно следует упомянуть о нападках сатириков (например, Фонвизина) на галломанию, которая будто бы влекла за собой любовь к чрезмерной роскоши и моральную неустойчивость; этим нападкам сопутствовало восхваление всего русского, которое ассоциировалось с долгом, службой и порядком. Современный национализм был еще делом будущего.

Интеллектуалы XVIII века понимали, что они живут в «новой» эпохе, требующей сознательного формирования собственной личности, и, работая в жанрах, свойственных Просвещению, привносили в них российскую специфику. Дворяне, жившие в собственных поместьях (Петр Шереметев, Василий Татищев), писали руководства по управлению имением, делая упор на дисциплину военного образца и контроль над нравственностью, а не на повышение урожайности, усовершенствование сельскохозяйственных орудий и освоение новых методов производства. Дневники, письма, воспоминания – такие как откровенные мемуары Дашковой или карамзинские «Письма русского путешественника» – содержали критику беспорядка и конфликтов, которые авторы наблюдали в странах Европы. Анна Лабзина, вспоминая (поколение спустя, находясь под влиянием мужа-масона) о своей юности, пришедшейся на 1790-е годы, рисует себя провинциальной дворянкой, глубоко набожной, независимой в суждениях и просвещенной. Сергей Аксаков в своей семейной хронике изображает жизнь всем довольного помещика. В комедиях высмеивались жестокие крепостники, франтоватая молодежь, чиновники-взяточники и невежество во всех его проявлениях. Исторические произведения разнообразных жанров – неоконченная поэма Ломоносова «Петр Великий» (1760), исторические трагедии Сумарокова, «Росслав» (1783) и «Вадим Новгородский» (1793) Якова Княжнина, «Россиада» Михаила Хераскова (1779) – использовали русскую историю для создания национального мифа и разработки – в аллегорической форме – тем, связанных с вождями и государственным управлением.

В течение 1780-х годов интеллектуальная жизнь в России была кипучей и характеризовалась критическим настроем. Элис Виртшафтер в особенности выделяет театр – площадку, на которой «русские сознательно представляли себя членами общественного коллектива». То же самое происходило и в других странах Европы: так, в Польше в период революционных волнений 1788–1792 годов комедия «Возвращение депутата» Юлиана Урсына Немцевича, даваемая в провинции, подстегивала оппозиционные настроения. В России театральные постановки не приводили к открыто политическим дискуссиям, вдохновляя вместо этого на самосовершенствование. В Петербурге спектакли ставились в частных театрах, особняках знати и императорских дворцах. Елизавета покровительствовала драматическому и оперному театру, Екатерина выстроила великолепный Эрмитажный театр (1787). Большой (Каменный) театр в Москве (1783) вмещал более тысячи зрителей. С 1760-х годов до середины XIX века, по имеющимся оценкам, в России насчитывалось 155 театров; они располагались в крупных провинциальных городах – Ярославле, Калуге, Вологде, Тамбове, Рязани, Иркутске – и в дворянских усадьбах, сделавшись для провинциальной публики основным местом общения. Интеллектуальная жизнь в провинции проходила в салонах,