Баллантайн - Уилбур Смит

положений договора между правительством Ее Британского Величества и султаном оманских арабов».

Наверняка его ждет смерть, подумал Клинтон. Приговор чересчур подробен, список прегрешений чересчур длинен, провинности слишком серьезны. Наверняка его ждет петля.

Он поднял взгляд от обвиняющего оружия и посмотрел в окно за спинами судей. Попытался сглотнуть, но широкий галстук на воротнике мундира сжал горло туго, как петля висельника.

«Господи, я никогда не боялся смерти, — молился он про себя. — Сожалею только об одном: я должен расстаться с женщиной, которую люблю».

Неужели им недостаточно, что его лишают чести и жизни, почему он должен лишиться любви? Это предел несправедливости.

— Суд рассмотрел дело во всех подробностях. — Адмирал Кемп помолчал и искоса взглянул на худого, загорелого, седовласого контр-адмирала, сидевшего рядом с ним. Он прибыл пассажиром на корабле Ост-Индской компании. — А также заслушал и принял во внимание убедительные доводы адмирала Реджинальда Карри и вынес приговор.

Кемп снова помолчал и выпятил губы, показывая, что не согласен с этими убедительными доводами, потом продолжил:

— Приговор суда заключается в следующем: обвиняемый лишается всех знаков отличия, привилегий и жалованья, соответствующих его званию; выданный ему королевский патент на офицерское звание должен быть аннулирован, и он с позором увольняется с военно-морской службы.

Клинтон напрягся. Лишение звания и отставка лишь предшествуют основной части приговора.

— Далее… — Кемп сделал паузу и прочистил горло. — Далее судом постановлено, что обвиняемый переводится отсюда в замок и что там…

В замке приводились в исполнение смертные приговоры. На парадном плацу за главными воротами при необходимости возводились виселицы.

— …И что там он должен находиться в заключении в продолжение одного года.

Судьи встали и один за другим вышли из комнаты. Худой седовласый адмирал вышел из дверей вместе с Кодрингтоном. Губы его тронула легкая заговорщическая улыбка, и Клинтон впервые осознал, что смерть ему не грозит.

— Всего год, — сказал лейтенант, бывший обвинителем, когда двери закрылись. — Вас не выпорют и не повесят — чертовски щедро, я бы сказал.

— Поздравляю. — Офицер, защищавший Клинтона, улыбался, не веря своим ушам. — Скажите спасибо Карри, он в свое время сам командовал эскадрой, боровшейся с работорговлей на западном побережье. То, что он оказался в числе судей, просто подарок судьбы.

Бледный, онемевший Клинтон, слегка покачиваясь, смотрел незрячими глазами в открытое окно.

— Пошли, приятель, год пролетит быстро, — тронул его за руку офицер-защитник. — А после этого не видать тебе больше мясных консервов и черствого хлеба. Ну же, возьми себя в руки!

Распростившись с миссией дедушки Моффата в Курумане, Зуга проходил по тридцать километров в день. Всю дорогу он изо всех сил гнал мулов и носильщиков, и вот наконец он поднялся на гребень перевала и осадил рослого мула с продавленной спиной. Перед ним во всю ширь распахнулась панорама Капского полуострова.

Прямо под ним лежал необычный белесый холм из гладкого камня. Голландские бюргеры назвали его Ди Парль — Жемчужина. На летнем капском солнце он светился странным полупрозрачным сиянием.

За ним расстилались пшеничные поля и виноградники. Равнина протянулась до холмов Паарде-Берг — Лошадиных гор, где когда-то паслись дикие горные зебры, и до холмов Тигер-Берг. Леопард для голландских бюргеров был тигром, а зебра — лошадью.

— Вот и дом близко, сержант, — окликнул Зуга Яна Черута.

— Только посмотрите… — Маленький готтентот указал на подернутую голубоватой дымкой гору с плоской вершиной, возвышавшуюся исполинской глыбой на южном горизонте.

— Завтра до темноты будем там.

Ян Черут сложил губы трубочкой и послал горе воздушный поцелуй.

— Откупорьте бутылку и скажите девочкам в Кейптауне, что мама не зря прозвала меня Большой Сигарой.

Услышав его голос, мул слегка повел длинными косматыми ушами и вяло брыкнул.

— Ты тоже это чувствуешь, разрази тебя гром! — хохотнул Ян Черут. — Тогда пошли! — Он стегнул животное, и мул, стуча копытами, начал спускаться по крутой каменистой тропе.

Зуга замешкался, чтобы проследить за маленькой потрепанной двуколкой, медленно двигавшейся позади. Она прошла уже не одну тысячу километров. В ней лежала драгоценная слоновая кость и зеленая статуя из мыльного камня.

Через месяц Робин впервые разрешили нанести визит в замок. Стражник в воротах внимательно изучил ее пропуск и провел в небольшую беленую караульную комнату, где не было никакой мебели, за исключением трех жестких стульев с высокими спинками.

Она простояла там минут десять. Наконец низенькая дверь напротив нее отворилась, и в комнату, пригнувшись, вошел Кодрингтон. Он остановился, глядя на нее, и Робин потрясла его бледность, навеянная дыханием тюрьмы. Морской загар поблек и приобрел грязно-желтоватый оттенок табака, корни волос, не выбеленные солью и ярким солнцем, потемнели.

Клинтон казался старше, выглядел усталым и подавленным.

— Вы все-таки не покинули меня в моем бесчестье, — бесхитростно сказал он.

Караульный офицер сел и попытался сделать вид, что не прислушивается к их беседе. Робин и Клинтон, неестественно выпрямившись, сидели лицом друг к другу на неудобных стульях, и их разговор поначалу звучал очень скованно. Они вежливо обменивались вопросами о здоровье.

Потом Робин спросила:

— Вы получали газеты?

— Да. Надзиратель ко мне хорошо относится.

— Значит, вы читали, что обещал на инаугурации новый американский президент.

— Линкольн всегда был убежденным противником работорговли, — кивнул Клинтон.

— Он наконец предоставил судам Королевского военно-морского флота право досмотра.

— И шесть южных штатов уже отделились, — мрачно сообщил Клинтон. — Если президент попытается удержать их силой, будет война.

— Это так несправедливо, — вскричала Робин. — Всего несколько недель — и вы были бы героем, а не… — Она замолчала, прижав руки к губам. — Простите, капитан Кодрингтон.

— Больше не капитан, — поправил он.

— Я так виновата перед вами… если бы я не послала письмо…

— Вы такая добрая, такая славная. — Клинтон помолчал и внезапно выпалил: — И