Обрученные Венецией - Мадлен Эссе

– Вдали виднеются стены монастыря! – воскликнул наконец-то Антонио, и оба в повозке с облегчением вздохнули.

– Еще немного, любовь моя, совсем немного…

– Ох, Адриано, я выдержу… Мне было гораздо хуже, когда ты обвинил меня в предательстве. Физическую боль я терплю сноснее, чем душевную.

– Я буду долго еще вымаливать твое прощение, – с сожалением заметил он.

– О, поверь мне, обидой на тебя я занимаюсь сейчас меньше всего, – с недовольством отметила она. – Сейчас мне нужно дать жизнь нашему сыну… Все остальное после…

И снова его поразила ее уверенность в том, что она рожает мальчика. Но это предчувствие она никому не могла объяснить, даже себе.

Увидев из окна своей кельи синьора Фоскарини, матушка Елизавета выбежала, чтобы поприветствовать его. Но ее изумлению не было предела, когда перед ней предстала измученная схватками Каролина. Она сиюминутно распорядилась, чтобы сестры подготовили келью для родов и принесли носилки.

– Сейчас, моя дорогая, – с улыбкой говорила она, поглаживая рукой волосы измученной Каролины.

– Ох, матушка, ваши руки мне кажутся такими мягкими, – произнесла Каролина и, словно убаюканная, закрыла глаза.

Оказавшись на ложе, к удивлению, оснащенном периной, Каролина мысленно поблагодарила Бога за эту благодать после невыносимой тряски на досках телеги.

– Ты уже совсем скоро родишь, моя дорогая, – сказала матушка, когда в ожидании монастырского лекаря осмотрела Каролину. – И мы с двумя сестрами-акушерками поможем тебе в этом.

Оптимистичный голос Елизаветы успокоил Каролину, переживающую о здоровье малыша. С улыбкой на устах матушка вышла из кельи, но к двум сестрам и синьору, стоящим неподалеку от двери, она направлялась с тревожным взором.

– Немедля отправляйтесь в молитвенную и зажгите свечи за здравие Каролины. Читайте молитвы за то, чтобы Господь помог ей и ребенку. И вы, синьор, также молитесь.

Адриано ухватил уходящую матушку за руку.

– Неужто все так скверно?

Та с беспокойством забегала глазами.

– Синьор Фоскарини, все не очень гладко, учитывая условия, в которых синьора прибыла сюда. Но с Божьей помощью все будет благополучно. Молитесь, синьор, и Бог услышит.

Вернувшись в келью, Елизавета сжала руку Каролины.

– Вас что-то беспокоит, дитя мое?

– Лишь здоровье ребенка, – ответила та. – Слишком долго тряслись в телеге. Лекарь говорил, что мне это противопоказано.

– Вы – сильная женщина, моя дорогая. Поэтому вам удалось все выдержать. Значит, сможете вынести и это.

– Ох, если бы я знала, что вы станете матушкой, то ни за что не покинула бы монастырь, – тяжело дыша, промолвила она.

– Если бы мы знали, что сенатор прибудет за вами спустя два дня, я не позволила бы вам бежать. Но Господь решил за нас. И вот вы снова здесь, моя дорогая.

Матушка Елизавета старалась всеми силами подбодрить Каролину, ибо и это сейчас было важным. Сестры заботливо ухаживали за ней, и в какой-то момент ей показалось, что она и впрямь оказалась в истинно благодатном месте, а не в том омуте, пребывание в котором шесть месяцев назад стало для нее настоящим испытанием.

Сейчас атмосфера монастыря преобладала в умиротворенности и любви, которых здесь так не хватало прежде. Словно из ада здесь сотворили Эдем. Ей вспомнилась забавная фраза Адриано «там нечто, немножечко похожее на рай». Совпадение это или нет, но, оказавшись в монастыре, она и впрямь ощутила себя окруженной неведомой силой, защищающей и ее, и ее дитя. Это ощущение питало надежду, что мучительные боли, испытываемые ею сию минуту, поглотят в себя эти стены, облегчив нелегкую женскую участь.

Чувствуя себя неспособным собраться с мыслями, дабы обратиться к молитве, Адриано лишь сумел зажечь свечи. И встал на месте, точно врос в пол. Он не падал на колени, не сокрушался в рыданиях, не гневил Бога порицаниями… Он стоял безмолвно перед святым Распятием, и о его боли кричало лишь сердце, но тот крик, который исходил из него, Всевышний не мог не услышать!

Нечто внутри него в отчаянии призывало воскликнуть: «Господи! Возьми мою душу, но сохрани жизнь женщине, ставшей для меня смыслом моей!» Но что-то неведомое подавляло этот клич в горле, давая волю столь самолюбивому и в одноодновременно скромному желанию лицезреть блеск прекрасных голубых глаз…

Пожертвовать свои потерявшие для него самого всяческую ценность богатства Святой Матери Церкви? Увы, ему, все еще таящему в себе безумную надежду на ее возвращение, хотелось сделать так, чтобы она никогда не испытывала нужду в чем-либо!

Но что же тогда? Что он может с щедростью дать, а сам Всевышний благочестиво принять для того, чтобы иметь отчаянную возможность насладиться ее легким прикосновением? Что в состоянии сделать он, обыкновенный и никчемный человек, погрязший в грехах и собственной бесчувственности, во имя того самого высшего милосердия, ниспосылаемого Небесами и способного прощать за земные бездумные ошибки? Чем он должен пожертвовать во имя высшего блага? Сможет ли откупиться от своих совершенных прежде проступков, дабы ни его супруга, ни его дитя не страдали по вине мужа и отца?

И вдруг последние мысли вынудили измученного терзаниями Адриано опомниться: его душа не молится перед Распятием. Но его разум в отчаянии предлагает Богу сделку! И с прискорбием он ощутил, как комок стыда и раскаяния подошел к его горлу, и тогда к нему пришло осознание того, что на самом деле жаждет услышать от него Господь.

– Прости меня! – выдавил из себя Адриано, с ужасом заметив, как нечто внутри него пытается сдержать лавину исповедальных слов. – Прости меня, Господи, за то, что когда-то отрекся от Тебя по причине ярости на самого себя! Ибо в те времена моя неспособность помочь родным людям привела меня в отчаяние, а овладевшая сердцем духовная нищета возложила ответственность за их жизнь на Тебя. Простишь ли Ты грешника за то, что вел немыслимый образ жизни, полный лицемерия и тщеславности, и не помышлял ранее о чистых чувствах, возрождающих в душе истинное счастье? Простишь ли за то, Милостивый, что самонадеянно брал на себя смелость распоряжаться человеческими судьбами, не помышляя о том, как низко я смогу упасть перед Твоим взором? – он смолк, чувствуя как сердце сгорает от стыда и склонил голову еще ниже, словно провинившееся дитя перед своим Отцом. – Прости за то, что был жесток в отношении своей супруги, с которой ты поставил меня в состояние святого брака. Но сейчас я прошу не о себе, Господи, и Тебе это известно. Сейчас я прошу о невинной жене, претерпевшей многие испытания по моей вине. О невинном младенце, который вместе с матерью был подвержен мукам и страданиям. И пусть я не исполнял должным образом все Таинства Твои, не предоставлял время Тебе, как положено, не обращался к тебе в минуты радостей… но я всегда верил, эта женщина была дана мне Тобой не просто так. И сейчас верю, что и дитя наше – есть плод истинной любви, нерукотворно созданной Твоим Святейшеством. Я благодарен Тебе, Всевышний, за то, что позволил мне понять, что есть истинные ценности для любого человека – что есть жизненно важно, а без чего можно прожить. По Твоей великодушной Воле я научился беречь то, что есть у меня, и клянусь, что никогда и никому не позволю ввести мою душу в дьявольское заблуждение. И теперь я осмелюсь попросить Тебя смилостивиться над моей духовной слепотой, и дать мне шанс вновь испытать это высшее единение душ, что Ты позволил нам пережить когда-то. Вернуть это истинное счастье, милостиво поданное Твоей высшей щедростью. До последнего вздоха своего беспомощного тела я буду благодарить Тебя за твою милость и все, что будет сделано мною когда-либо, – все будет во благо созданной Тобой Вселенной! Только сохрани жизнь моей семье, Господи…