Зияющие высоты - Александр Александрович Зиновьев

тоже почти что люди, эээ…, наши, можно сказать…

Наконец, при следующем Заведуне взялись за стирание граней между мужчиной и женщиной. Женщинам разрешили носить брюки, курить, пить коньяк, ругаться матом и управлять государством. Мужчинам разрешили носить длинные волосы, стричь ногти и иногда менять нижнее белье. В конце концов, признали и бороды, так что по внешности мужчин и женщин различать стало невозможно. При знакомстве требовали предъявить справки. Поскольку началась кампания против бюрократической волокиты, возникла острая проблема: у мужчин отрезать или женщинам пришивать? Началась борьба, в которой, как всегда, победила генеральная линия. Мммыыы, сказал в своем докладе Заведун, пррроявили величччччайший гуммммманизм, пойдя на этот исторрррический шагггг.

МОНОПОЛИЯ НА ТЕАТР ЖИЗНИ

Вот Газета, говорит Неврастеник. Читайте. Заведующий принял Посла. Заведующий прибыл в Париж. Президент прибыл в Ибанск и имел беседу с Заведующим. Заместитель принял Короля. Король посетил свиноферму. Состоялось совещание, на котором выступил Помощник. Заместитель вручил орден. Заведующему вручили орден. Металлурги перевыполнили план и послали телеграмму Заведующему. Хлеборубы досрочно выполнили план и т. д. И в другой газете то же самое. И в третьей. И по радио. И по телевидению. И в кино… И в… А Вы не обращайте на это внимания, говорит Журналист. Это же официоз. Когда тонешь, глупо отплевываться, говорит Неврастеник. Хорошо не обращать внимание, если есть что-то другое. Это же и есть наша жизнь, а не просто формальный официоз. Что делает жизнь таких людей, как я, интересной? Ее театральность. Публичность. А они узурпировали это все для себя. Они всем нам навязывают свою сцену, свою игру, свой театр. Он сами кривляются, заставлют нас любоваться их ужимками, а нам не дают. Поездки, встречи, заседания, выступления, награждения, резолюции и т. п. — это и есть их подлинная социальная жизнь. И ничего другого у них нет. И нам они ничего другого не разрешают. Они свою серую и бездарную чиновничье-бюрократическую деятельность превращают в общественный театр. А все то, что действительно театрально, красиво, ярко, интригующе и т. п., они уничтожают или загоняют на задний план и превращают в декорации для своих бездарных игрушек. Везде театр, говорит Журналист. У нас тоже. Верно, говорит Неврастеник. Театральность жизни вообще есть норма. Важно, кто вылезает на сцену. Когда на сцене орут и кривляются человечки без слуха, без голоса, без вкуса, а в зрительном зале сидят настоящие певцы и настоящие ценители прекрасного и первые заставляют вторых слушать их и проявлять удовольствие и выражать восторг, то это — кошмар для вторых. А еще хуже, когда в зале остаются лишь единицы имеющих слух, голос и вкус, а остальные опускаются ниже тех, кто на сцене. Так покиньте зал, говорит Журналист. Куда? — спросил Неврастеник. На тот свет? За границу? Вы сгущаете краски, говорит Журналист. Вот вчера я был… Понятно, говорит Неврастеник. Вы были на сцене. А нас туда не пускают.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ПЕВЦА

Поймите меня верно,

Мои дорогие друзья,

Вне родины жить скверно,

Без родины жить нельзя.

Но если хотите добра вы,

Ей захотите помочь,

Моральное ваше право:

Бегите скорее прочь.

Надумался я тут досыта.

Оглядел чуть не весь свет.

Поймите, ребята, просто

Другого выхода нет.

Не о тоске по дому,

Тут о другом речь:

Никак нельзя по-другому

Ее от них уберечь.

Я его не порицаю, говорит Он. Но мне это не подходит. Я так не могу. Не знаю почему. Но не могу. Мое место здесь. Пусть впустую, по здесь. Здесь зарыты поколения моих несчастных предков. Здесь ни за что погиб мой Отец. Замучена даровой работой Мать. Ни за грош пропала моя собственная жизнь. Я тут мерз, голодал, испытал измены друзей, несправедливости начальства и все такое прочее. Как я могу все это бросить? Не могу. Это мое. Я есть только до тех пор, пока я здесь.

Давно-давно пришлось нам отступать. Отступление надо было прикрыть. Иначе всем каюк. Не было приказов. Не было просьб.

И отступление прикрыть

Из строя стали выходить.

Мы им сказали: ну, пока,

Счастливо оставаться.

Они сказали: что ж, пока,

Пока живите, братцы.

Мы им краюхи: вот — жратва,

В последний, может статься.

Они: к чему теперь, братва,

При жизни бы набраться.

Я остался с ними. Не знаю, почему. Я не мог не остаться. Я не могу их бросить. Никогда. Мне страшно, говорит Она.

ЧАС ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ

Уходишь? — спросил Лодер. Ухожу, сказал Крикун. Обиделся? — спросил Лодер. Напрасно. В нашем деле сгоряча всякое может быть. Надо терпимее. Не обиделся, сказал Крикун. Дело не в этом. Вы боретесь против бесправия, репрессий, диктатуры. А сами? А что ты имеешь в виду? — спросил Лодер. Многое, сказал Крикун. Например, случай с Самосожженцем. Но ты же сам не против таких акций, сказал Лодер. Да, если они добровольны и индивидуальны, а не акции организации, сказал Крикун. А вы запугали мальчишку. Вы насильно толкнули его на это дело. Я не могу вам это простить. Это изуверская жестокость. В духе Хозяина. Мы уже не раз говорили на эту тему, сказал Лодер. Это ошибка, а не суть. Суть проявляется в характерных ошибках, сказал Крикун. Кроме того, на кого рассчитан Срамиздат и кто его читает фактически? Стукачи. Слишком много тут стукачей. Сынки высокопоставленного начальства. Взбесившиеся от жира бабенки. Преуспевающие молодые работники министерства иностранных дел. Правилегированные журналисты и референты высших властей. Благополучные актеры, еще не получившие почетных званий. Много ли среди читателей Срамиздата людей, искренне и глубоко переживающих ситуацию в стране? Срамиздат стал чтивом, щекочущим нервы публике особого сорта, которая лишь изображает из себя фронду, а по сути претендует если не на власть, то на участие во власти на устраивающих ее условиях. Что-то вроде детективов с социальным оттенком. А внешняя ориентация — какой вид она приняла? Как формировались последние номера? Нужно строить номер так, чтобы это производило эффект на Западе, говорил ты. На кого? Какой эффект? Есть эффект и эффект. Есть поверхностный эффект минуты. И есть глубокий эффект времени. Эффект и сенсация — не одно и то же. Вы стали склоняться к сенсации, к позе, к саморекламе, к самолюбованию. Мне это не подходит. Уже не подходит. Я иду дальше. Куда и с кем? — спросил Лодер. Уйдя