Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Большевики, которые всего за несколько часов до этого почти полностью контролировали столицу, были вынуждены спасать свои жизни. Что произошло? И что действительно происходило 3–4 июля: спонтанный выброс народной энергии или большевистское восстание с целью захвата власти?

Большевистские лидеры никогда официально не признают, что готовили на 3–4 июля захват власти, представляя происшедшее как стихийную демонстрацию, которую они якобы старались направить в мирное русло. Так ли это?

Суханов уверяет, что обладал информацией из первых рук: «По словам Луначарского, Ленин в ночь на 4 июля, посылая в «Правду» плакат с призывом к «мирной манифестации», имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского ЦК, официально должна быть воплощена в «советском» министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий, Луначарский»[1718]. Строго говоря, Троцкий и Луначарский еще не были большевиками — их примут в партию в августе на VI съезде. И других подтверждений этой версии нет.

Полагаю, более прав был Церетели, утверждавший, что у большевиков не было планов самим брать власть. Они ставили цель «повлиять на большинство советской демократии и подвигнуть эту демократию на образование советской власти… А такой исход большевистского выступления предотвратил бы, по их расчету, вмешательство фронта и враждебную реакцию в стране. Переход же власти из рук советского большинства в руки большевиков не представлял уже после этого больших затруднений»[1719].

Был ли заранее составленный план вооруженного восстания? Похоже, его тоже не было. Что такое восстание с планом большевики покажут в Октябре. Многие свидетели событий отмечали их полную неорганизованность в июле. Никитин считал: «Восстание произошло экспромтом; оно не было подготовлено, что видно положительно из всех действий противника. Полки и большие отряды не знали своих ближайших задач даже на главном пункте»[1720]. Степун утверждал, что «за всем этим не чувствовалось ни центральной руководящей воли, ни заранее выработанного плана… Для меня нет сомнения, что шатавшимся по Петрограду массам как фронт борьбы, так и облики противников были совершенно неясны»[1721]. Большевики легко могли тогда арестовать, по крайней мере, советских лидеров, а может, и правительство, если бы поставили такую цель. Очевидно, что такой цели заранее не ставилось.

Но так же понятно, что в историях об «отговаривании» от выступления со стороны большевиков было море лукавства. Приведу откровение Невского, опубликованное в 1930-е годы: «Однако теперь уже нечего скрывать, что все ответственные руководители военной организации, т. е. главным образом Н. И. Подвойский, пишущий эти строки, К. А. Мехоношин, Н. К. Беляков и другие активные работники своей агитацией, пропагандой, огромным влиянием и авторитетом в военных частях способствовали тому настроению, которое вызвало выступление». Они клеймили «буржуазное» правительство, обличали империалистическую войну и отговаривали солдат идти на фронт. Позже в советской историографии появится много историй о том, как большевистские агитаторы, напротив, активно призывали военных не выходить на улицы. На этот счет Невский оставил красноречивое свидетельство: «Я уговаривал их, но уговаривал так, чтобы только дурак мог сделать вывод из моей речи о том, что выступать не следует»[1722].

Церетели справедливо, на мой взгляд, замечал: «Нельзя было изо дня в день внедрять в сознание членов партии и идущих за нею масс убеждение, что рабочие и солдаты должны быть готовы под страхом гибели революции выступить с оружием в руках при первом же кризисе, способном поколебать положение правительства, а затем, когда такой кризис действительно произошел, удержать партию и идущие за нею массы от такого выступления»[1723].

Ну а вечером 4 июля большевики просто сыграли отбой. Почему? Судя по всему, из-за нерешительности Ленина. Зиновьев вместе с ним следил за заседанием Исполнительных комитетов с хоров Белого зала. Выйдя с товарищами в коридор, Ленин задал не риторический вопрос о возможности взять власть:

— Не попробовать ли сейчас?

Немного подумал и, не дожидаясь реакции коллег, сделал вывод:

— Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши. Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих.

Зиновьев вспоминал также, что и в последующие недели, скрываясь от правосудия, Ленин постоянно обращался к вопросу «можно ли было все же 3–5 июля поставить вопрос о взятии власти большевиками? И, взвешивая десятки раз все за и против, каждый раз приходил к выводу, что брать власть в это время было нельзя»[1724]. Сталин утверждал, что планов взятия власти и не было, «ЦК рассматривал июльскую демонстрацию лишь как средство прощупывания противника, ЦК (и Ленин) не хотели и не думали превратить демонстрацию в восстание в момент, когда столичные Советы стояли еще за оборонцев»[1725].

Возможно, Ленин заметил то, на что обратил внимание и Максим Горький — страх революционных частей: «Он чувствовался всюду — и в руках солдат, лежащих на рогатках пулеметов, и в дрожащих руках рабочих, державших заряженные винтовки и револьверы со взведенными предохранителями, и в напряженном взгляде вытаращенных глаз. Было ясно, что эти люди не верят в свою силу да едва ли и понимают, зачем они вышли на улицу с оружием… Эти солдаты революционной армии разбежались от своих же пуль, побросав винтовки и прижимаясь к тротуару»[1726]. С такими вояками сохранить власть после нелегитимного переворота было трудно. Как отмечал Ленин позднее, «мы не удержали бы власти ни физически, ни политически. Физически, несмотря на то, что Питер был моментами в наших руках, ибо драться, умирать за обладание Питером наши же рабочие и солдаты тогда не стали бы… Политически мы не удержали бы власти 3–4 июля, ибо армия и провинция, до корниловщины, могли пойти и пошли бы на Питер»[1727].