Багровый лепесток и белый - Мишель Фейбер

Конфетка смотрит на часы — без четверти двенадцать. Вся прислуга уже, конечно, в стране снов. Завтра рано вставать: это они должны помнить ради собственного блага. В особенности Клара — с ее поджатыми губками и блестящими подозрительными глазками — она должна дать им передышку до утра, эта ядовитая маленькая мегера. Прижаться паскудной рябой щекой к подушке и дать Земле несколько часов повращаться без нее…

Без десяти двенадцать. Конфетка на цыпочках крадется по холодной лестничной площадке к спальне Софи. Печи в доме остыли и больше не дают тепла, стропила поскрипывают под ветром, по крыше барабанит ледяная крупа. Конфетка, как привидение, проскальзывает в комнату Софи — и обнаруживает, что девочка сидит в кровати с широко открытыми глазами.

— Плохой сон приснился? — мягко спрашивает Конфетка и ставит свечу на комод, укрощая тени, заметавшиеся по стенам. Рядом, на комоде, сидит черномазая кукла; Конфетка отмечает, что кукла завернута в белый вязаный шарф.

— У моей мамы случаются припадки, мисс, — странным дидактическим тоном объявляет Софи, — она говорит ужасные грубости и кричит, а потом падает.

— Это ничего, Софи, — говорит Конфетка, прекрасно понимая, что это очень даже чего, но не зная, чем еще успокоить ребенка. — Вы уже… сделали свои дела?

Эвфемизм, ею же придуманный, звучит жеманно.

Софи выбирается из постели и послушно садится на горшок. Ей известны только эвфемизмы, и если Конфетка сумеет настоять на своем, Софи ничего другого и не будет знать.

— Няня мне сказала, что мама закончит свои дни в сумасшедшем доме, — цитирует Софи, пока струйка мочи с шипением извергается в фаянс. Подумав, добавляет (на случай, если в энциклопедических знаниях гувернантки недостает этой зловещей детали), — это такой дом, где держат безумных людей, мисс.

«Трепло паскудное, сдохнуть тебе и гнить в аду», — думает Конфетка.

— Странно, что ваша няня говорит такие недобрые вещи, — произносит она вслух.

— Но маме придется туда отправиться, разве нет, мисс? — настаивает девочка, пока ее укладывают в постель.

Конфетка вздыхает.

— Софи, уже поздно, и нам всем нужно бы спать. Сейчас не время тревожиться о таких вещах.

У Софи сна ни в одном глазу.

— Который час, мисс? — спрашивает она. Конфетка смотрит на каминные часы.

— Без одной минуты двенадцать.

Она укутывает девочку одеялом. В комнате такой холод, что у нее дрожат руки, но глаза ребенка умоляют не уходить.

— Мне тоже пора спать, Софи.

— Да, мисс. Сейчас уже завтра? Конфетка проверяет, думает, не соврать ли.

— Не совсем, — признается она. — Давайте я покажу вам часы.

Она поднимает с камина тяжелые часы — уродливое, рябое, серо-стальное сооружение, похожее на форму для желе. Софи наблюдает за движением секундной стрелки по циферблату под стеклом. За окном завывает ветер, заглушая тиканье часового механизма.

— А теперь уже завтра, — говорит Софи с облегчением, будто уладилось к взаимному удовлетворению неприятное расхождение во взглядах.

Неожиданно вспомнив, какое сегодня число, Конфетка говорит:

— И не только, детка. Уже декабрь. Последний месяц года, он приносит нам зиму и Рождество. А что будет, когда минует декабрь, Софи?

Конфетка ждет ответа, готовая принять и ответ «Январь», и ответ «1876 год». Дом кряхтит под сильным дождем, полный всяких таинственных звуков, куда более громких, чем тихое детское дыхание. Поняв, что ответа не будет, Конфетка задувает свечу.

Но мы поговорили обо всех, кроме вас, Уильям, — замечает леди Бриджлоу, шагая рядом с ним по влажной дорожке. — Ваша жизнь загадочна, а я очень любопытна.

Уильям усмехается, довольный тем, что кажется загадочным. Однако ему не хотелось бы долго держать в неведении Констанцию (леди Бриджлоу настаивает, чтобы он звал ее просто по имени). В конце концов, она же его лучший друг — во всяком случае, с нею он может нынче появляться на людях.

Утром прошел дождик, а сейчас распогодилось, и воскресенье сулит быть на редкость теплым. Солнце светит бледно, но заставляет блестеть черепичные крыши Ноттинг-Хилла и церковный шпиль. Уильям рад, что вышел сегодня: в такую погоду его решение чаще показываться в церкви кажется не совсем обременительным.

— Нашли вы гувернантку для дочери? — спрашивает леди Бриджлоу.

— Да. Да, спасибо.

— Потому что я знаю замечательную девушку — ужасно умненькую, тихую как овечка. Ее отец недавно обанкротился, и она ищет работу.

— Нет, нет, я уверен, что нанял отличную гувернантку.

Леди Бриджлоу слегка сводит брови при напоминании о том, что ей не все известно о жизни друга.

— Она, случайно, не из девушек «Общества спасения»?

Уильям чувствует, как заливаются краской его щеки и шея. Спасают борода и высокий ворот сюртука.

— Разумеется, нет. Почему вам пришло это в голову?

Леди Бриджлоу бросает поверх горностаевого боа, обвивающего ее шею, настороженный взгляд, словно то, что она собирается открыть, требует абсолютной секретности.

— Хорошо же… Вы ведь слышали, что миссис Фокс вернулась к своей… профессии, да? И, говорят, трудится больше прежнего. Дам, у которых проблемы с прислугой, она пытается убедить взять на работу этих… исправившихся особ. Меня она трогать не смеет — я как-то взяла на кухню одну девицу из «Общества спасения» и была вынуждена рассчитать ее на четвертый месяц.

— Вот как?

Дом Уильяма, наконец, обрел стабильность — ценой больших денег и немалой нервотрепки, и ему противна мысль о новых осложнениях.

— А что случилось?

— Об этом не говорят в приличном обществе, — приторно улыбается леди Бриджлоу, изящно очерчивая рукой в лайковой перчатке округлость перед своей шелковой талией.

— А я приличное общество, Констанция?

— Вы… sutgeneris, Уильям, — улыбается-она, — мне кажется, что с вами я могу говорить на любую тему.

— Надеюсь, что так! Осмелев, она продолжает:

— Как жаль, что вы не смогли присутствовать на презентации новой книги Филипа и Эдварда. А знаете ли вы, что там было всего пять женщин; одна из них — я? Собственно говоря, четыре — разъяренный мистер Бернанд буквально вытащил из зала свою жену на глазах публики.

Уильям отвечает широкой улыбкой, хотя ему несколько не по себе. Он не уверен, следовало ли обижаться на резкость старых друзей, сделавших на его приглашении пометку «sansfemme».[73]

— Книга Бодли и Эшвелла почти попала в цель, — вздыхает он, — но меня не вполне убеждает их статистика. Если бы в Лондоне было так много проституток, как они утверждают, мы буквально спотыкались бы о них…