«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

зеркалом в черной раме (чтобы втиснуть четвертую пару взаимодополняющих цветов).

В любом случае Вы увидите это и другое тоже, и мы поговорим. Ибо я часто сам не знаю, что делаю, работая почти как лунатик.

Начинает холодать, особенно в дни, когда дует мистраль.

Я провел в мастерскую газ, чтобы зимой у нас было светло.

Возможно, Арль разочарует Вас, если Вы прибудете в пору мистраля, но подождите… Здешней поэзией проникаешься далеко не сразу.

Вы найдете дом не таким удобным для проживания, каким мы сделаем его мало-помалу. Расходов много, и в один прием этого не осилить. Так или иначе, думаю, Вас, как и меня, охватит здесь жажда писать осенние эффекты, в дни, когда нет мистраля. И Вы поймете, почему я настаивал на Вашем приезде сейчас, когда порой стоят прекрасные дни. Что ж, до свидания.

Всегда Ваш Винсент

709. Br. 1990: 714, CL: 556. Тео Ван Гогу. Арль, воскресенье, 21 октября 1888

Дорогой Тео,

спасибо за твое письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Спасибо, что написал мне еще о картине этих голландских художников[261].

Я провел газ в мастерскую и на кухню, работы обошлись мне в 25 франков. Если мы с Гогеном будем трудиться две недели каждый вечер, разве мы не вернем эти деньги? Но так как теперь он может приехать со дня на день, мне крайне, крайне необходимы еще 50 франков, не меньше.

Я не болен, но заболею, вне всякого сомнения, если не буду как следует питаться и не прекращу писать картины на несколько дней. Вообще, я вновь почти что впал в состояние безумия, как Хуго ван дер Гус с картины Эмиля Ваутерса. Если бы не моя слегка двойственная природа – монах и художник, – я окончательно пришел бы, и уже давно, в вышеописанное состояние.

Но и тогда, думаю, мое безумие не превратилось бы в манию преследования, так как мои мысли в моменты волнения скорее ближе к одержимости вечностью и вечной жизнью.

Так или иначе, я должен быть осторожен со своими нервами и прочим.

Я говорю это лишь потому, что ты ошибешься, решив, что я проявляю хоть малейшую настороженность в отношении этих двух голландских художников. По правде говоря, я лишь после твоего второго письма смог понять, чем они занимаются, и мне будет очень любопытно видеть фотографии их рисунков.

Мне очень хочется написать тебе откровенное письмо, которое ты мог бы прочесть им, чтобы еще раз объяснить, почему я верю в Юг – в будущем и в настоящем.

И попутно рассказать о моей твердой вере в то, что мы вправе видеть в импрессионизме движение, устремленное к великому, а не только школу, которая ограничивается оптическими экспериментами. Так же и с теми, кто занимается исторической живописью или хотя бы занимался ею в прошлом: есть плохие исторические живописцы, как Деларош и Делор, но есть ведь и хорошие, как Эж. Делакруа и Мейсонье.

Наконец, поскольку я решительно намерен не заниматься живописью по крайней мере 3 дня, может быть, я отдохну, сочиняя письма одновременно тебе и им. Ты знаешь, что меня это весьма интересует – влияние, которое окажет импрессионизм на голландских художников и голландских коллекционеров.

Вот очень приблизительный набросок моей последней картины. Ряд зеленых кипарисов на фоне розового неба с бледно-лимонным полумесяцем.

Передний план – пустырь, песок, несколько чертополохов. Двое влюбленных – мужчина бледно-синий в желтой шляпе, женщина в розовом корсаже и черной юбке. Это четвертая картина из серии «Сад поэта», которая украсит комнату Гогена.

Меня ужасает, что я вынужден снова просить у тебя денег, но ничего не могу поделать, и, кроме того, я опять изнурен. Но я верю, что сделанное мной тогда, когда я трачу больше, рано или поздно будет продаваться дороже предыдущих работ.

Впрочем, как я говорил тебе, если бы можно было договориться с Тома, я бы очень хотел вложить в работу еще 200 до приезда Гогена.

Так как это невыполнимо, я поработал, насколько смог, над завершением начатого, сильно желая показать ему что-нибудь новое – и не подпасть под его влияние (конечно, он окажет влияние на меня, как я надеюсь), прежде чем сумею продемонстрировать ему свою несомненную оригинальность. В любом случае он все равно увидит ее в убранстве дома, как оно выглядит сейчас.

Прошу тебя, если это возможно, вышли немедленно еще пятьдесят франков: не знаю, как я смогу выкрутиться без них. Мне очень приятно, что ты перечитал «Тартарена». И наконец, надеюсь, ты пошлешь свое письмо с обратной почтой. Крепко жму руку.

Всегда твой Винсент

712. Br. 1990: 717, CL: 557. Тео Ван Гогу. Арль, четверг, 25 октября 1888, или около этой даты

Дорогой Тео,

спасибо за твое письмо и за купюру в 50 фр. Как ты знаешь из моей телеграммы, Гоген прибыл в добром здравии. Мне даже кажется, что он чувствует себя лучше, чем я.

Разумеется, он очень доволен тем, что ты продал картины, и я доволен не меньше – теперь можно не откладывать кое-какие расходы на переезд, совершенно необходимые, и они не лягут целиком на тебя. Г. непременно напишет тебе сегодня. Это очень, очень интересный человек, и я полностью уверен, что вместе мы сделаем кучу разных вещей. Вероятно, он создаст здесь много всего, и я, надеюсь, тоже.

Что до тебя, смею верить, твое бремя станет чуть легче – смею верить, намного легче.

Я чувствую потребность творить, пока не буду подавлен морально и истощен физически, – именно потому, что, в сущности, у меня нет и не будет другого средства возместить наши расходы.

Что я могу поделать, если мои картины не продаются.

Придет, однако, день, когда люди увидят, что они стоят больше цены краски и моей, в сущности, скудной жизни, которую мы вкладываем в них.

Мое единственное желание, моя единственная забота, если говорить о деньгах или финансах, – не иметь долгов в первую очередь.

Но, дорогой брат, мой долг так велик, что, когда я выплачу его – думаю, мне это удастся, – тяготы, проистекающие из создания картин, отнимут всю мою жизнь, и мне будет казаться, что я не жил вовсе. Разве что создание картин будет даваться мне чуть труднее и я не смогу производить их в таком же количестве.

Сейчас картины не продаются, и я мучаюсь из-за того, что это заставляет тебя страдать, – но если бы ты не слишком стеснял себя по той причине, что они ничего не приносят, это мало заботило бы меня.

Что до финансов, мне достаточно осознать вот эту истину: если человек живет 50 лет и расходует две тысячи в год, он расходует сто тысяч и должен принести также сто тысяч. Сделать тысячу картин за сто франков за свою художническую жизнь – это очень, очень тяжело, но если картина продается за сто франков… что ж… наша задача порой очень трудна. Но здесь ничего не изменить.

Мы с Гогеном, вероятно, оставим Тассе в дураках, так как станем покупать краски – по крайней мере, бóльшую часть – дешевле, чем у него. Холсты мы также будем готовить сами.

Какое-то время у меня было смутное чувство, что я заболеваю, но приезд Гогена настолько отвлек меня, что я уверен: это пройдет. Мне следует временно не пренебрегать диетой, и больше ничего. Совсем ничего.

А потом тебе придется поработать.

Гоген привез великолепную картину, которую выменял у Бернара, – бретонки на зеленом лугу. Белый, черный, зеленый цвета, нотка красного и матовые оттенки плоти. Что ж, давайте все запасемся мужеством.

Я верю, настанет день и я тоже начну продавать, но я так отстал от тебя и при постоянных тратах ничего не приношу.

Порой сознание этого печалит меня.

Я очень, очень доволен тем, чтó ты пишешь – что один из голландцев останется с тобой и ты больше не будешь в одиночестве. Это прекрасно, особенно потому, что уже скоро придет зима.

Я тороплюсь и должен уходить, чтобы вернуться к работе над очередной картиной тридцатого размера.

Вскоре Гоген напишет тебе, и заодно я отправлю свое новое письмо.

Конечно, я не знаю заранее, что скажет Гоген об этих краях и о нашей жизни, но, как бы то ни было, он очень доволен тем, как удачно ты продал картины.

До скорого, крепко жму руку.

Всегда