Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс

Я пересек площадь и прошел к кварталу зданий штаба округа, а затем обнаружил, что они заняты большим караулом из числа мятежников. Унтер-офицер, с которым я разговорился, уверял, что было убито и ранено примерно 500 человек[85].

Этот унтер-офицер вел себя грубо и вызывающе, в отличие от унтер-офицера Преображенского полка, который помог мне 12 марта.

Я пообедал в посольстве, после чего отправился в городскую управу, чтобы получить новую охрану для посольства, а также пропуска для сотрудников архива. Там я встретил Аксентьева, Набокова, Гальперина и других. По их словам, все социалисты, которые не принадлежали к большевистской фракции, вышли из Совета и сформировали Комитет общественной безопасности. Сейчас у этого комитета не было никаких полномочий, но они надеются на помощь войск, которые идут сюда с фронта. Как говорят, Керенского хорошо приняли в войсках, направлявшихся для освобождения Петрограда, на станции Дно. Ожидается, что эти войска будут здесь завтра или послезавтра. Как сказал Аксентьев, он «дает большевикам не больше двух дней».

Когда я вернулся в посольство, то обнаружил, что леди Георгина была очень взволнована. Приходили два офицера-инструктора женского батальона с ужасным рассказом о том, как 137 женщин добровольческого батальона, захваченных во дворце, подвергали пыткам и побоям, а сейчас их насилуют в казармах гренадерского полка.

Я взял автомобиль посла и поехал в штаб-квартиру большевиков в Смольный институт. Это огромное здание, где в прошлом обучались дочери русской знати, теперь полно разными отбросами из числа революционеров. Часовые и кто-то еще пытались отогнать меня, но наконец мне удалось дойти до третьего этажа, где я увидел секретаря Военно-революционного комитета и потребовал у него, чтобы женщин немедленно освободили. Он попытался тянуть время, но я заявил ему, что, если женщин не освободят сейчас же, я сумею настроить общественное мнение в цивилизованных странах против большевиков и всего того, что они совершили. Он пытался меня успокоить и просил говорить не на русском языке, а по-французски, так как приемная переполнена и мы привлекаем ненужное внимание. Сам он прекрасно говорил по-французски и, безусловно, был культурным и образованным человеком. Наконец после двух визитов в соседнюю комнату, где, по его словам, заседал Совет, он вернулся и объявил, что приказ об освобождении будет подписан немедленно.

Я поехал с офицерами в казармы гренадерского полка и сразу же отправился в полковой комитет. Комиссар, импульсивный человек семитской наружности, отказывался освободить женщин без письменного приказа на том основании, что «они сопротивлялись во дворце до последнего, отчаянно отбиваясь бомбами и револьверами». Он сообщил, что теперь женщин содержат под охраной отдельно от солдат. Их не трогают, и они находятся в абсолютной безопасности. Он отказался позволить мне увидеться с ними, несмотря на то что я дважды об этом просил. Сцена была необычной. Офицеры переговаривались по-французски, который комиссар, скорее всего, понимал. Они просили меня не доверять ни одному его слову. Еще примерно полдюжины солдат из полкового комитета, не питавшие к нам никакой злобы, хранившие абсолютную невозмутимость и воздерживавшиеся от участия в споре, сам комиссар, представитель расы, веками подвергавшейся угнетению, но теперь державшей в своих руках все козыри, не заносчивый, но решительный. Мы попытались позвонить в Смольный, чтобы там подтвердили, отправили ли курьером приказ, но не смогли получить ответа. Я вернулся в посольство, откуда дозвонился в Совет, и мне сказали, что приказ об освобождении женщин уже отправлен специальным курьером.

В этом случае большевики оказались верны своему слову. Приказ прибыл в полк вскоре после моего отъезда, и женщин в сопровождении большого конвоя отвели на Финляндский вокзал, где в девять вечера их посадили в поезд на Левашово, место дислокации женского батальона. Насколько можно было судить, после того как их избивали и оскорбляли в казармах Павловского полка и по дороге в гренадерский полк, их уже больше никто не трогал. Однако от солдат-мужчин их отделяла всего лишь перегородка, сделанная из кроватей, и мерзавцы из солдатни выкрикивали в их адрес такие угрозы, что заставляли их трепетать от страха в ожидании того, что может случиться ночью.

Вечером 11 ноября в посольство приходила делегация из четырех женщин, чтобы поблагодарить меня за помощь. Они спрашивали, возможен ли их перевод на службу в британскую армию, так как они больше ничего не могли сделать для того, чтобы помочь России. Я сказал, что в Англии женщинам не разрешают воевать и что там будут недовольны, если на фронт отправятся их русские сестры. После того как они вышли, я дал выход своим чувствам, отыгравшись на офицерах, которые сопровождали этих женщин. Я заявил им, что ни одна нация, кроме русских, никогда не позволяла женщинам воевать и, конечно, британская нация никогда не допустит этого.

Героический подвиг тех женщин никак не подействовал на мужчин, которые, похоже, не знали стыда. Их оскорбляли солдаты при каждом визите в Петроград, после чего добросердечные женщины добывали для них гражданскую одежду, чтобы они могли незаметно добраться до своих домов.

Я получил множество писем с благодарностью за свой визит в Смольный от кавалеров Георгиевского креста, от отдела цензуры, от Всероссийского женского союза.

Ночью 7 ноября бедный князь Туманов, помощник военного министра и честнейший из солдат, вернувшихся с фронта после революции, был цинично умерщвлен матросами. Он был арестован и препровожден в казармы Кексгольмского полка, однако группа матросов потребовала выдать Туманова якобы для того, чтобы отконвоировать его в главное караульное помещение, туда, где держали большинство задержанных. Не успел он выйти на улицу, как один из них нанес ему удар прикладом винтовки сзади, а остальные докололи полковника штыками на земле, а затем бросили тело в реку Мойку. Правду говорят, что русские матросы за восемь месяцев после революции убили больше русских офицеров, чем за предыдущие три с половиной года войны они убили немецких офицеров.

Военно-революционный комитет продолжил политику разложения армии. 8 ноября он отправил всем фронтам телеграмму следующего содержания:

«Гарнизон и народ Петрограда сверг Временное правительство Керенского. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов приветствует и одобряет это известие. Перед тем как будет сформировано правительство Советов, власть перешла Военно-революционному комитету. Информируя армию на фронте и в тылу об этом, Военно-революционный комитет призывает революционных солдат внимательно следить за поведением старших офицеров армии. Все те из них, кто не признает открыто и безоговорочно свершившуюся революцию, должны быть немедленно арестованы как враги нового правительства и его курса на немедленное заключение демократического мира, передачи всей помещичьей земли крестьянам, а власти – Советам и законно созванному Учредительному собранию.

Революционная армия не должна позволять отправки с фронта в Петроград ненадежных частей. Она должна отговорить части от этого шага словами, путем дискуссии, а в случае необходимости и силой.