За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

решила? — Оля еще продолжала улыбаться, но в ее голосе уже послышались беспокойные нотки.

— Сейчас, но вполне серьезно. Подняла рюмку и решила. Вдруг, думаю, никто из вас не догадается пожелать того, что мне по душе. Взяла сама себе и пожелала.

— Просто поразительно, но вам я пожелала именно этого, — сказала Лена, глядя на Рябову широко открытыми, застывшими в удивлении глазами.

— Панкрашов, как жених, совсем не завалященький. Жених он первостатейный! — усмехнулся Орлиев. — Значит, скоро погуляем на твоей свадьбе?

— Конечно, погуляем, если жених не сбежит. Что вы на меня так смотрите, как будто я у кого-то жениха отбила? Он мой, собственный… Сама три года приручала, воспитывала, сама и маяться с ним буду! Тетя Фрося! Разве плохой у меня жених?

— Хороший, хороший! — одобрила старушка.

— Почему же они не верят мне? — спросила Рябова, пожимая плечами.

Ее раскрасневшееся улыбающееся лицо было таким непривычно растерянным и смущенным, что Лена первой не выдержала:

— Верим! Верим! — закричала она и бросилась к Анне Никитичне поздравлять. Следом за ней — Оля, тетя Фрося.

Даже Орлиев, картинно растопырив руки, обнял Рябову и неловко чмокнул ее в щеку.

— Э-э! Да ты и целоваться-то не умеешь! — выкрикнула Рябова, и в ее желудевого цвета глазах вспыхнул насмешливый огонек. — Вот уж не думала! Как холодной губкой мазнул по щеке! Вам, мужики, у Панкрашова научиться надо. Вот он целуется — огонь по жилам, мороз по коже!

— Аня, что с тобой? — перебила ее Оля.

— А что?

— Не пойму я тебя что-то, — засмеялась Оля.

— А чего непонятного?! Выйду замуж, нарожаю детей — все станет на свое место. Чего тут не понимать?

— Не будет у тебя детей, — сказал Орлиев.

— Это еще почему?

— Поздно спохватилась. Раньше думать надо было.

— Врешь! Не такая уж я и старая! Правда ведь, тетя Фрося? Разве я не смогу уже иметь детей?

— Можешь, можешь… Шурка Аникиева вон и в сорок лет первого родила.

— Видишь?! — торжествующе повернулась Рябова к Орлиеву. — А мне еще тридцать шесть. На зло тебе нарожаю целую кучу — толстеньких, рыжеватеньких, с веснушками… Чтоб все как один на меня были похожи. А тебя вместо крестного отца посажу, чтоб не пророчил. Ну, что притихли? Давайте выпьем за мою свадьбу, а то я трезветь что-то стала.

Орлиев заметно захмелел, и настроение его начало портиться. Грузно навалившись на стол, он долго, пристально смотрел на Павла, словно не узнавая его, потом медленно облизнул набухшие губы и громко спросил:

— Тебя реабилитировали или амнистировали?

Все притихли.

— Разве это имеет значение? — едва заметно улыбнулся Павел, глядя в неподвижные, мутно-свинцовые глаза бывшего командира.

— А как же? Если амнистировали, выходит, просто помиловали… А если реабилитировали, значит, всю вину с тебя сняли… Есть разница, по-твоему, или нет?

Улыбку как рукой смахнуло с внезапно побледневшего лица Павла. На секунду оно стало безжизненно белым, потом на нем начала медленно проявляться и расти другая улыбка — злая, искаженная шрамом и похожая на болезненную гримасу.

Виктор схватил Орлиева за плечо и закричал:

— Перестаньте! Как вам не стыдно?! Какое вы имеете право?!

Орлиев, даже не глядя на него, резким движением стряхнул руку.

— Тихон Захарович! Ряпушки свеженькой, сама ловила! — подскочила к мужчинам тетя Фрося.

— Погоди, мать! — Павел уже овладел собой и придвинулся к самому лицу Орлиева: — Ну, а если за мной нет вины, тогда что? — тихо спросил он, криво усмехаясь в одну сторону. — Не было и нет, тогда как? Нужна мне эта ваша реабилитация или нет?

— Нужна, — мотнул головой Орлиев.

— Она что, вернет мне те девять лет, что ли? Сделает лучше или хуже, чем я есть?

— Павел, не надо, — попросила Оля, обнимая его за плечи и стараясь отвлечь.

— Надо, Оля, надо! — не оборачиваясь, возразил Павел. — Раз уж он начал этот разговор, надо договорить до конца! Он нас три года водил за собой. Его умом мы жили и днем и ночью. Пусть теперь разъяснит мне, почему я должен искать оправдания, если ни в чем не виноват.

— Если не виноват, тебя должны были реабилитировать…

— Ах, так! — Павел несколько секунд в упор смотрел на Орлиева, потом медленным взором обвел всех гостей, тяжело передохнул и неожиданно ласково обратился к Оле: — Ну вот и договорились! Теперь все ясно… Налей-ка мне, Оля… Или постой, я сам.

Он сел, придвинул поближе неоткрытую поллитровку, налил половину стакана и выпил, держа бутылку в руке. Сразу же, не закусывая, налил снова. Горлышко бутылки нервно позвякивало о край стакана, водка проливалась на стол, на аккуратно, по-праздничному нарезанные ломтики черного хлеба, к которому Павел и не притронулся за весь вечер.

— Вот так, Оля, они и жили, — полупьяно бормотал он. — Воевали, в походы ходили, голодали… Только мы ему верили… а он нам нет… Мы всей душой, а он нет… Как же это так, Оля, вышло?.. Курганов, ты ведь тоже ему верил, а?

— Верил, — подчеркнуто громко отозвался Виктор. Он был так зол сейчас на Орлиева, что с удовольствием бросил бы в лицо все накипевшее в нем за эти полтора месяца. Он уже хотел налить себе для храбрости, но его остановил властный голос Орлиева, обращенный к Павлу:

— Дай сюда бутылку!

Вылив в свой стакан остатки водки, Орлиев одним махом осушил его, поднялся, на ходу сорвал с гвоздя у дверей плащ и шапку и, не надевая их, вышел в сени. Он ни с кем не попрощался. Лишь проходя мимо тети Фроси, коротко бросил:

— Не давай ему пить!

Вечеринка была испорчена. Для приличия посидели еще с полчаса. Всем не хотелось оставлять хозяев в грустном настроении, но веселья не получилось.

Долго прощались, чувствуя какую-то неловкость за случившееся. Уговорились встретиться в субботу еще раз, посидеть, поговорить, попеть песен. Рябова даже пообещала достать баян.

Когда они остались одни, Павел спросил мать:

— Ну, как ты теперь считаешь? Надо было нам гостей звать или не надо?

— А как же, Пашенька? Посидели, поговорили… Все честь по чести… А что пошумели маленько, так за столом это у всех случается… С подвыпивших людей велик ли спрос?

— Эх, мать! — покачал головой Павел. — Или ты очень уж у меня умная, или совсем-совсем ничего не понимаешь? В том-то и дело, что шуму у нас и не было. Лучше б пошуметь, да за грудки схватиться, чем так… Ударить и уйти… Ну, где ты меня спать положишь? Давай на полу, а? Как в детстве, помнишь?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

По привычке Павел проснулся в