Голубь над Понтом - Антонин Ладинский

– А если его убьют половцы?

– Ни один волос не упадет с его головы.

– Мне страшно, – цеплялась она за мужа.

Он сказал какие-то слова метавшейся на постели супруге, не сомкнувшей глаз в ту ночь, и вышел в сени. Там стоял крепко сбитый человек среднего роста. Золотистые усы сливались у него по обеим сторонам с такой же светлой бородой. Голубые глаза поблескивали. Славята был родом новгородец и, как многие новгородские мужи, отличался предприимчивостью и быстрым умом.

Князь долго совещался с посланцем, поднял среди ночи Ратибора и старших дружинников, и Славята убеждал Мономаха на совете, что ныне представился удобный случай расправиться с ненавистными врагами. Царь только что дал знать в Киев, что по полученным от греческих купцов сведениям, вполне достоверным, Итларь и Китан замыслили обмануть русских князей, и поэтому советовал действовать решительно. Князь Святополк тотчас послал боярина в Переяславль. Но так ли это? Владимир рассуждал сам с собою. Не хочет ли царь поссорить его с половцами? Какая польза грекам, если он схватит послов? Ему и раньше было не до сна, а теперь он позабыл совсем, что близится полночь. Страшно нарушить клятву, даже данную врагам. За это грозили вечные муки в аду. И в сей жизни нет пощады за клятвонарушение. Ни от своей собственной совести, ни от суда людей. Однажды отец Гиты нарушил данное слово. И что же он принял? Ужасную смерть…

Но Славята убеждал проникновенным голосом:

– Князь, в этом нет для тебя греха. Разве половцы, дав клятву, не нарушают ее в тот же день? Клянутся, а потом разоряют нашу землю и проливают христианскую кровь. Но греческий царь знает, что говорит. Неужели ты хочешь, чтобы снова русских людей уводили в рабство?

Старый Ратибор поддерживал его.

В конце концов, опустив голову, Мономах тихо промолвил:

– Пусть будет так, как вы хотите…

На дворе уже давно стояла звездная ночь, и скоро стали петь в городских птичниках первые петухи. Итларь и его люди храпели на дворе Ратибора. Половцы не привыкли спать под крышей и перебрались поближе к своим коням и там устроились под навесом на потниках, завернувшись в русские овчины. У хана был чуткий сон. Вскоре он проснулся и прислушался. Где-то в отдалении прогремел конский топот. Ему даже показалось – вдруг заскрипели городские ворота. Или, может быть, это запел журавль на колодце? Впрочем, кто же ночью черпает воду? На миг в его сердце зародилось сомнение. Но мед и обильная пища сделали свое. Хан повернулся на другой бок, натянул на голову овчину, и к нему опять сошел сладостный на морозе сон.

Славята выехал в поле с небольшой отборной дружиной и преданными торками, ненавидевшими половцев, и направился к валам, где стоял станом Китан. Его всадники беззаботно спали у потухших костров. Расседланные кони бродили по полю, выбивая копытами клочки травы из-под снега. Сам хан тоже почивал в своем шатре, отдыхая после ненасытной любви с молодой наложницей.

Китана убили прежде, чем он успел схватить саблю, лежавшую подле ложа. Русская пленница сидела на постели и, ломая руки, умоляла:

– Возьмите меня отсюда!

– Замолчи, разбудишь других! Где княжич? – тряс ее за нагое плечо Славята с окровавленной саблей в руке.

Девушка указала, где стоит шатер, в котором сторожили Святослава. У входа в вежу сидели два стража. Они погрузились в приятную дремоту и не заметили даже, как подкралась к ним смерть. Только раздался краткий хрип, когда нож черных торков перерезал им горло. То было жестокое время, когда никто не давал пощады врагу, чтобы самому не быть убитым. Ни в степи, ни на Руси, ни в империи ромеев не знали, что такое милосердие…

На становище завязалась недолгая битва. Сонные половцы падали сотнями под саблями торков. Победители хватали коней, разбежавшихся по широкой равнине и ржанием призывавших своих хозяев. Оставшиеся в живых поспешно уходили на юг.

Наутро к Итларю явился отрок по имени Биндюк. Золотоволосый юноша, прислонившись лениво к притолоке низенькой двери, говорил, переглядываясь с Ехиром:

– Светлый князь зовет вас к себе. Он так велел сказать: «Пусть сходят в баню, а потом позавтракают у Ратибора. После этого будет совет у меня».

Скрестив ноги, Итларь сидел на полу. Его ночные страхи рассеялись. Уже давно затопленная баня наполнилась приятным паром. Лишь только половцы, посмеиваясь и предвкушая удовольствие хорошо помыться, разделись и нагие вошли в мойню, как отроки тут же запели дверь. Они тотчас разобрали крышу, и Ольбер Ратиборович, воин, у которого сердце обросло шерстью, натянул тугую тетиву.

Когда половцы увидели среди клубов пара его перекошенное от напряжения лицо и стрелу, направленную в них, они завыли, как волки, в предсмертном ужасе. Дверь сотрясалась под их ударами, но, подпертая прочным бревном, не уступала их усилиям, а в банное оконце едва пролезала рука.

Коротко прошумела первая стрела и поразила Итларя в сердце. Одна за другой они слетали с крыши, вонзаясь в нагие тела. Когда наступила тишина, нарушаемая только стонами умирающих, в баню вошли отроки с обнаженными саблями, чтобы прикончить раненых.

Славята уже доставил в город Святослава. В ту ночь ребенок устал от слез, не понимая, почему его отняли от матери и отдали этим страшным людям. Наконец он уснул, прижимаясь к дядьке, и удивился, разбуженный шумом сражения. Боярин взял его на руки, укутал в бобровую шубу, посадил перед собой на седло и помчался в Переяславль. За конем побежал, крича, спотыкаясь и падая в снег, позабытый в суматохе дядька…

Это произошло в субботу на сыропустной неделе, в первом часу дня. Так бедственно погибли ханы Итларь и Китан, но никому не дано теперь узнать, то ли замышляли они в самом деле вытоптать на земле все нивы, чтобы сделать одно необозримое пастбище от реки Дона до самых Карпат, то ли искали прочного мира с русскими князьями.

Невозможно вырвать из сердца стрелы горестных событий. Воспоминания прилепляются к душе, как колючки цветов, которые дьявол в образе ляха бросал в сонных монахов. Ничего нельзя изменить в прошлом, и время не смывает горечи клятвопреступления. Грех твой – всегда с тобой, и страх – простит ли его господь…

Вскоре после убийства Итларя и Китана пришли половцы и сожгли Юрьев. Годы шли. Изяслав, третий сын Мономаха, занял с согласия горожан лесной Муром. Молодой князь схватил посадника, присланного в этот город Олегом, и приступил к собиранию дани. Все произошло в то самое лето, когда неведомо откуда на Русь налетела саранча и покрыла землю, так что страшно было смотреть, как она шла на полночь, поедая жито. Наступили трудные времена. Половцы делались с каждым днем более дерзкими и подступали под самые валы русских городов. Надлежало решиться на крайние меры, чтобы не дать окончательно погибнуть христианам.

Видя, что дары уже не оказывают должного действия на половцев, Владимир Мономах обнажил меч, сражался с кочевниками и еще при жизни отца одержал над ними двенадцать побед. Олег, напротив, водил с половцами дружбу и подолгу гостил у ханов в степи. В прежнее время он держал у себя в Чернигове заложником сына Итларя. Святополк потребовал его выдачи. Святославич отказался, не желая нарушить клятву. Но теперь положение сделалось угрожающим, и Святополк и Владимир решили обратиться к черниговскому князю с призывом явиться в Киев и заключить перед епископами и городскими старцами договор о совместной защите Русской земли. Олег с пренебрежением ответил: