Голубь над Понтом - Антонин Ладинский

Борей ждал, что скажет князь. Олег невольно пригладил непокорные кудри, подбоченился и приказал:

– Позови их.

Нагибая голову в двери, в избу вошел рослый человек, пресвитер, судя по его черной одежде под серяком, наброшенным на плечи от дождя. Вперед лезла широкая рыжая борода, и в глаза бросался румянец деревенского лица. За священником перешагнул порог совсем еще юный отрок, тонкий, как девушка, с большими синими глазами. Он был в нарядном синем плаще на красной подкладке, с серебряной запонкой на плече и в розовой шапке, опушенной белым мехом, при мече, слишком тяжелом для его чресел, в серебристых парчовых ножнах. Вероятно, сын какого-нибудь знатного дружинника. Видя, что князь стоит, опираясь обеими руками о стол, Олеговы люди неуклюже встали один за другим, гремя оружием.

Олег мрачно смотрел на послов. Иерей снял лиловую скуфью, и тогда открылся чистый пробор посреди рыжей головы. Отрок остался в шапке. В глазах его светилось мальчишеское любопытство, играла щенячья радость жизни.

Князь, неоднократно наблюдавший преклонение младших перед сильными мира сего, пристально посмотрел на отрока и спросил:

– Как звать тебя?

– Семен.

– Ты чей?

– Сын боярина Славяты.

Олег усмехнулся:

– Боярина Славяты? Или уже не учат вас в Новгороде перед князьями шапку снимать?

– Сниму, – покраснев, по-детски улыбаясь, ответил Семен.

По той неторопливости, с какой отрок стянул с головы розовую шапку, Олег понял, что у Мстислава собрана против него большая сила.

Молодой отрок хотел еще что-то сказать, но священник бросил ему через плечо:

– Умолкни, чадо!

Снова обратившись к князю, он торжественно произнес:

– Прими послов, княже. От князя Владимира Всеволодовича и сына его Мстислава.

Князь рванул правый ус тонкими пальцами. На одном из них сверкал драгоценный перстень. Память о Феофании.

– Послов всегда принимал с честью. Но скоро брат Владимир будет ко мне младенцев слать.

Отрок опять покраснел, стыдясь своей молодости.

– Семена отправили со мной в путь, чтобы боярскому делу научился, – объяснил иерей.

– С чем приехал? – спросил, нахмурившись, Олег священника.

– Эпистолия к тебе от светлого князя Владимира.

Поп подошел поближе и, видя, что Олег не хочет протянуть руку, чтобы принять сложенное в трубку письмо, положил его на стол.

Князь морщился, глядя на послание.

– Все ныне пишут. Будто не князья, а монахи, – зло сказал он, беря пергамен. – Иванко! Накормить надо пресвитера. И этого отрока тоже. Издалека приехали люди.

Боярин пошел-искать жену тиуна.

– А остальные пусть пойдут на коней посмотреть, – приказал князь.

Дружинники полезли один за другим в низенькую дверь.

– Отдохните с дороги, – обратился Олег к послам, и пресвитер уселся на лавку. Отрок продолжал стоять около него, видимо накопив в своем сердце княжеские обиды. Но тоже смотрел на Олега, в ожидании, как он будет обращаться с грамотой.

Олег сорвал печать красного воска и с шорохом развернул длинный свиток. Насупив брови и едва сдерживая гнев и желчь, он стал читать, беззвучно шевеля губами:

«Послание князю Олегу Святославичу. Будь здоров! О я многострадальный и печальный! Много борется душа моя с сердцем, но оно одолевает, ибо все мы тленны, и потому со страхом помышляю о том, как бы не предстать предо страшным судией без покаяния и не примирившись о тобою…»

Дальше были выписаны из священных книг изречения о прощении прегрешений и всякие слова о миролюбии старшего сына Мстислава. Олег не любил псалмов. От них князя охватывала скука. Точно вдруг переставало светить солнце и женские глаза потухали. Но Мономах пространно писал о грехах и смертном часе.

«Сегодня мы живы, а завтра – мертвецы, сегодня в славе и почестях, а наутро во гробе и преданы забвенью. И другие разделяют собранное нами…»

Олег всегда с недоверием относился к человеческому смирению. Ему в благостных словах чудились западни и обман. Удачливые люди другим проповедуют покорность воле божьей, сами же присваивают себе лучшие области и богатые города; они обладают серебряными сосудами, табунами коней, каменными палатами. А что разделят после его смерти? Два десятка коней да отцовский меч? Да долги киевским жидовинам?

Олег рассуждал так в сердцах. В действительности у него оставалось еще достаточно серебра и мехов, чтобы заплатить жадным половцам. Он снова уткнулся в послание.

«Посмотри, брат, на отцов наших. Взяли они с собою накопленное, покидая землю? На что им теперь пышные одежды? Теперь то осталось при них, что они сотворили для души своей. С подобными словами надлежало бы, брат, и тебе обратиться ко мне. Ведь когда перед тобою убило мое, да и твое дитя, разве не следовало бы тебе, увидев кровь и тело его, увядшее подобно только что распустившемуся цветку, когда он упал, как агнец закланный, сказать, стоя над ним и вдумываясь в помыслы своей души: “Увы, что сделал!”…»

Олег опустил в руках послание… Мое и твое дитя… Думал ли он, когда держал при крещении на своих руках розовое тельце плакавшего младенца Изяслава, что ему будто суждено узреть и его смерть? Бог свидетель, что не он поразил княжича! Хотя близко находился от того места, где неразумный юноша сражался один против многих врагов, Олег видел, как один из половцев наотмашь ударил молодого князя саблей. У Изяслава, ради щегольства и красования, даже не было в тот день железного шлема на голове, а только парчовая шапка. Княжич склонился на шею коня, уронил меч. Несмотря на суматоху битвы, Олег даже заметил, как он цеплялся за гриву коня, падая на землю вверх ногами и обагряя ее кровью. Подскакав к поляне, где происходила схватка, Олег склонился над поверженным. Княжич лежал с закрытыми глазами, но еще дышал, и вдруг закрыл рукою лицо. Из-под пальцев по щеке потекла струйка крови. За шумом сражения никто не расслышал предсмертного вздоха княжича.

Изяславовы воины беспорядочно убегали в сторону леса, и битва превратилась в безжалостное избиение беглецов. Потом победители стали раздевать трупы, чтобы поживиться оружием и одеждой убитых. Но Олег запретил обнажать юное тело Изяслава. Непристойно лежать княжескому птенцу нагим среди смердов. Они с ним из одного гнезда. Павшего на поле битвы положили под соседним дубом. Княжич покоился в окровавленной белой рубахе, со сложенными на груди руками. Олег сам закрыл ему глаза. Кровь уже перестала течь из раны и казалась теперь черной, как смола. Наступал вечер. Впрочем, красный плащ княжича все-таки исчез в суме какого-то проворного половца. Когда же смятение битвы несколько успокоилось, княжича повезли в монастырь сятого Спаса. Прочих закопали в общей могиле, там, где они пролили кровь. Олег велел сделать так, чтобы не кормить человеческим мясом диких зверей. Половцы похоронили своих и насыпали над могилой высокий курган. Так погиб Изяслав и многие воины вместе с ним. Но ведь Муром не был его волостью!