Без помощи вашей - Роман Евгеньевич Суржиков

это следовало делать в первые часы после ранения. Нужно бороться, — сказал кто-то внутри него. Голос неразборчив из-за войлока. Эрвин только усмехнулся. С кем бороться? Как?..

Ни страха, ни отчаяния. Сырой сумрак. Лень. Даже умирать — и то лень. Наверное, перед самым краем станет хуже: больнее, страшнее. Не чувствовать бы этого. Закрыть бы глаза — и все позабыть. Уснуть…

Отсутствие страха — вот что было страшно. Даже — жутко, до снега в жилах. Почему я не боюсь? Я — труп? Я уже умер?! Нет, быть не может, это — не Звезда! Сырость, мох, капли, бревна… Хочу увидеть небо. Хочу понять, что пока еще жив.

Эрвин сполз с лежанки, на четвереньках добрался до входа. Цепляясь за стену, попытался подняться. Упал. Откинул щит, закрывавший вход, выполз на улицу. Там шел дождь — полнокровный и страстный ливень. Бил тугими струями, шумел листвой, вспыхивал молниями. Весь мир наполнялся его свежей силой. Чудесная прохлада разлилась по телу, притупила боль в груди. Всю жизнь, сколько себя помнил, Эрвин обожал такие дожди. Даже сейчас в сердце мелькнул лучик радости. Определенно, я еще жив… и попытаюсь продлить это.

Эрвин вернулся и взял нож, миску, кисточку. Заставил себя подняться на ноги, используя арбалет для опоры. Поковылял на улицу, под ливень. Шагах в двадцати от землянки — Эрвин помнил — росла трава. Когда-то Кид показал ее, даже заставил попробовать на вкус. «Это яд, мой лорд. Но он спасает от гнилой крови». Упираясь арбалетом в землю, словно тростью, Эрвин побрел туда. Хорошо, что шел дождь: он давал сил.

Среди кустиков травы Эрвин сел, срезал ножом пучок. Большой ли? Маленький ли? Сколько нужно, чтобы убить болезнь и не умереть самому? Животные едят траву и как-то угадывают дозу… Гнилая кровь не оставляет шансов — это верная смерть. Сок змей-травы может убить, но может и спасти. Есть надежда, а значит, нужно попытаться.

Эрвин бросил пучок в миску, растолок рукоятью кинжала. Белый сок, выступивший из стеблей, смешался с дождевой водою. В миске набралось несколько глотков раствора. Эрвин понюхал — почти без запаха. Тронул языком — горечь. Поболтал — жидкость разошлась по миске маслянистыми разводами. Что бы еще сделать, чтобы отсрочить момент? Приложить к миске ухо? Поговорить с нею?.. Давай уже!

Он влил жидкость в рот и залпом проглотил. Внутренности полыхнули пламенем. Ого! Как будто выпил пинту орджа одним глотком! Такая редкостная дрянь, что просто обязана помочь! Или убить — тут два варианта.

Эрвин выбросил из миски жмых, сполоснул и подставил под дождь. Не дождавшись, пока наполнится, выпил. Рядом росло дерево, он прислонился к стволу спиной. В желудке пожар, зато снаружи — прохлада, чудесные струи дождя. Эрвин прикрыл глаза и спросил:

— Светлая Агата, скажи, что у меня есть надежда?

В темноте опущенных век он увидел белокурую женщину, столь памятную по сотням икон. Она долго смотрела на него сверху вниз своими серо-стальными глазами. Агата стояла, он сидел у ее ног. Она медленно покачала головой.

— Трава не поможет?.. Кид соврал? Или я выпил слишком много?

Святая молчала. Видимо, ему следовало понять самому.

Что он слышал о ранениях в Университете и в госпитале Первой Зимы? Если рана гноится, значит, в ней поселилась хворь. Вместе с гнилой кровью, хворь растекается по телу. Когда добирается до сердца, человек погибает. Если рана находится на руке или ноге, то верный способ спасения — отсечь конечность и отделить очаг хвори от тела. С раной на корпусе все сложнее: ее промывают горячим вином и протирают лекарскими снадобьями, чтобы вытравить хворь. Часто это не помогает, гниение возобновляется снова и снова, пока не убьет человека. Иногда удается вымыть хворь, и, очистившись, рана начинает заживать…

Важно вот что. Жилище хвори — рана. Пока она не очищена, не поможет ничто. Выпитый сок убивает хворь, но гниющая рана заново порождает ее.

Он срезал новый пучок, размял и смочил в соке кисточку. Пальцами левой руки попытался раздвинуть края раны. Ах, тьма! Боль едва не ослепила его и выбила из груди дыхание. Но рана не раскрылась, ведь кожа почти зажила. Поверхность зарубцевалась, но внутри, под кожей, живет хворь. Нужно добраться до нее… вопрос только в том, хватит ли духу.

Эрвин взял кинжал. Сердце тут же пустилось в галоп, кровь забилась в висках. Помоги мне, Свтелая Агата! Он сунул острие клинка в рану. Если прежде он думал, что чувствовал боль, то ошибся: боль была сейчас. Искровый удар прошиб все тело, собственный крик вонзился в уши. Рука сама собою разогнулась и отшвырнула кинжал далеко в кусты. Грудь пылала и рвалась на части.

Эрвин упал на спину, под холодные струи ливня. Рана еще долго пульсировала и грызла. Когда огонь, наконец, угас, Эрвин знал, что не сможет повторить попытку. Знал теперь и то, чего боится сильнее всего на свете: боли. Не бесчестья, не позора, не смерти. Смерть — сущая мелочь, если приходит одна, без своей чудовищной спутницы! Что может быть проще — лежать под приятным дождем, закрыв глаза, и ждать? Даже лихорадка отступила, будто с намеком: не причиняй себе страданий, и все пройдет просто. Мирно и тихо. Ты здесь — а потом уже там.

Он прикрыл глаза.

— Светлая Агата… ты права, я этого не смогу. Наверное, приходит время прощаться.

Скуластая белокурая Праматерь медленно повернула голову к тем кустам, куда улетел нож.

— Нет, я не смогу, — шепнул Эрвин, сжимаясь от одного воспоминания о боли. — Да и какой смысл? Шансы слишком малы. Даже в госпитале с таким ранением выживает один из десяти. Только зря мучить себя…

Агата смотрела в кусты.

— Теобарт был прав, — сказал Эрвин, — лучший выход — арбалет. Это быстро.

Он вспомнил свою возмущенную ярость при словах капитана. Глупец! Конечно, Теобарт знал, что к чему, ведь повидал сотни раненых на своем веку. А Эрвин просто не хотел тогда верить. Лучше поздно, чем никогда.

— Надежды же нет, правильно? К чему растягивать страдания?..

Агата не удостоила его взгляда.

— Нет, — сказал Эрвин. — Абсурд. Крохотная доля шанса, что я смогу. Помноженная на мизерную надежду, что это поможет. Деленная на обратный путь в четыреста миль через реки, болота, леса с волками и клыканами. Пешком, в одиночку, с незажившей раной. С непрерывной болью. Нет, Агата. Зачем это нужно?

Она молчала и не смотрела на него, но и не пропадала.