Щегол - Донна Тартт

– Ниумаркт, – сказал Юрий, когда мы выехали к огромной круглой площади, на которой стоял сказочный замок с башенками, а вокруг раскинулся рождественский базар – хвойные ветки чуть прихватило снежком, притопывают ногами торговцы в теплых рукавицах, точь-в-точь картинка из детской книжки. – Хо, хо, хо! – Тут полицейских всегда толпы, – угрюмо сказал Борис, которого отбросило к двери, когда Юрий слишком резко завернул.

По ряду причин я здорово нервничал из-за того, где нас поселят, и не собирался жить в каком-нибудь клоповнике или спать на полу. Но, к счастью, Мириам забронировала мне отель возле канала, в старой части города. Я бросил сумку, положил деньги в сейф и вышел на улицу, где меня ждал Борис. Юрий уехал парковаться.

Борис бросил сигарету на булыжную мостовую, раздавил ее каблуком.

– Я тут давненько не был. – Изо рта у него шел пар, он оценивающе разглядывал неброско одетых прохожих. – У меня квартира в Антверпене – потому что в Антверпене у меня дела. Тоже красивый город – тот же свет, те же облака, как на море. Как-нибудь мы с тобой туда съездим. Но я вечно забываю, до чего мне и здесь нравится. Есть хочу – умираю, а ты? – Он ущипнул меня за руку. – Ты не против пройтись?

И мы побрели по узким улочкам, по промозглым аллейкам, куда не протиснется никакая машина, мимо бурых магазинчиков с запотевшими витринами, где были выставлены старые литографии и покрытый пылью фарфор. Пешеходный мостик через канал: коричневая вода, одинокая коричневая утка. Качается на воде пластиковый стаканчик. Ветер был резким, сырым, покалывал изморосью, и пространство вокруг казалось тесным, промозглым. Разве каналы зимой не замерзают, спросил я.

– Да, только, – он вытер нос, – это все, наверное, глобальное потепление. – В пальто и костюме с вечеринки он выглядел и неуместно, и в то же время – абсолютно в своей тарелке. – Что за собачья погода! Давай-ка сюда зарулим! Ты как?

Грязный бар у канала, или кафе, или что уж там, был отделан темным деревом и украшен в морской тематике – весла, спасательные круги, день за окном, а горят тусклые красные свечи, внутри – мутно, безлюдно. Дымный, давящий свет. Изнутри на подоконниках проступают капли воды. Меню нет. В дальнем углу доска-стойка, на которой нацарапаны непонятные мне названия блюд: dagsoep, draadjesvlees, kapucijnerschotel, zuurkoolstamppot[69].

– Давай я закажу, – сказал Борис и заказал нам еду, говоря, что самое удивительное, по-голландски. Принесли нам пиво, хлеб, колбаски и картофельное пюре со свининой и квашеной капустой – все, как Борис любит. Борис с набитым ртом рассказывал, как в первый и в последний раз катался по городу на велосипеде (катастрофа, полный провал) и до чего он в Амстердаме любит навернуть свежей селедки, для которой, слава богу, сейчас был не сезон, потому что, судя по его рассказам, есть ее нужно так – держишь за хвост и заглатываешь, раскрыв рот и задрав голову; впрочем, слушал я его вполуха – до того смешался в этой новой обстановке, что с чуть ли не до боли обострившимися чувствами ковырялся в пюре, ощущая, как странность города буквально сдавливает меня – запахи солода, табака, мускатного ореха, печально-коричневые, будто кожа старого переплета, стены кафе, а за ними темные закоулки, плеск солоноватых вод, низкое небо и старые здания подпирают друг друга с угрюмым, поэтичным – тронь и рассыплются – видом, и казалось, что – ну, мне казалось, что город этот, с его вымощенным булыжником одиночеством, – место, куда приезжают, чтоб уйти под воду с головой.

Скоро пришел и Юрий – пыхтя, раскрасневшись.

– С парковкой тут сложновато, – сказал он. – Простите, – протянул мне руку. – Рад видеть! – сказал, обняв меня с такой искренней теплотой, что я аж вздрогнул – будто мы с ним старые друзья, которые сто лет не виделись. – Все нормально?

Борис, допивавший уже вторую кружку, заладил про Хорста.

– Не понимаю, чего он в Амстердам не переедет, – сказал он, с наслаждением откусывая от колбаски. – В Нью-Йорке ему все плохо! Ужас, ужас, ужас! А тут-то, – он махнул рукой в сторону запотевшего окна, за которым виднелся канал, – тут есть все, что он любит. Даже язык похож. Ему что нужно-то, чтоб быть счастливым? Чтоб жить счастливо, чтоб жить радостно? Да всего-то отвалить двадцать кусков за детокс в этой его больничке, а потом приехать сюда, курить коноплю да дни напролет торчать в музеях.

– Хорст… – начал я, глядя то на Юрия, то на Бориса.

– Да?

– Он знает, что ты здесь?

Борис шумно хлебал пиво.

– Хорст-то? Нет. Не знает. Нам будет гораздо, гораздо проще, если Хорст обо всем потом узнает. Потому что, – он слизнул с пальца капельку горчицы, – подозрения мои оказались верными. Это сраный Саша спер картину. Брат Ульрики, – подчеркнул он. – А из-за Ульрики и Хорст начинает бледно выглядеть. Поэтому куда лучше, если я сам все разрулю, ясно? Окажу еще Хорсту услугу – а уж такой услуги он не забудет.

– Что значит – “разрулю”?

Борис вздохнул:

– Все… – Кроме нас в кафе никого не было, но он огляделся по сторонам, чтобы проверить, не подслушивает ли кто. – Короче, тут все сложно, я дня три мог бы все тебе объяснять, а могу и в трех словах рассказать, что случилось.

– А Ульрика знает, что это он ее взял?

Он закатил глаза:

– Без понятия.

Этой фразочке я еще давным-давно научил Бориса, когда мы с ним после школы бесились у меня дома. Без понятия. Закругляйся. Дымные сумерки над пустыней, опущены жалюзи. Пошевели мозгами. Положа руку на сердце. Еще чего! Его лицо в тени – как и тогда. Золотой свет отражается от стеклянных дверей у бассейна.

– Мне кажется, Саша дурак, если сказал Ульрике, – встревоженно вставил Юрий.

– Не знаю уж, что там знает Ульрика, чего не знает. Это все неважно. Между братом и Хорстом она выберет брата, и она уже не раз это доказывала. Я было думал, – он широким жестом посигналил официантке, чтоб та принесла Юрию пива, – я было думал, что у Саши мозгов хватит, чтоб затаиться на время! Но куда там. В Гамбурге или Франкфурте он ее заложить не может – из-за Хорста, потому что Хорст про это узнает в ту же секунду. Так он ее сюда привез.

– Тогда слушай, если знаешь, у кого картина, надо просто позвонить в полицию.

Ответом мне было молчание и такие непонимающие взгляды, как будто я вытащил канистру бензина и предложил устроить самосожжение.

– Ну, правда, – не сдавался я. Официантка пришла, поставила на стол пиво, ушла, а Юрий с Борисом так и ни слова не проронили. – Разве так не проще всего? Не легче? Картину найдут копы, а вы и ни при чем?

Тренькнул звонок, прогрохотала по булыжникам велосипедистка – прошуршали спицы, взметнулся ведьминский черный плащ.

– Потому что, – я переводил взгляд с Юрия на Бориса, – если подумать, что с этой картиной творилось – что с ней могло приключиться, – не знаю, Борис, понимаешь ли ты вообще, сколько надо приложить сил, чтобы просто перевезти картину с места на место? Да просто, чтоб ее упаковать правильно? Зачем рисковать-то?