Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Она поднялась с места, однако он продолжил:

— Может, настанет день, когда то, что я совершу во имя вашей страны и вашей веры, придаст мне мужества отчетливее выразить свои чувства и упования; сейчас же решусь лишь попросить о том, что уже высказал. Позвольте мне, по крайней мере, быть вашим рыцарем и защитником в опасные дни осады.

Княжне его речь пришлась по душе. Она быстро все обдумала. Рыцарь, одним из первых устремившийся в битву с ее именем на устах, — такое польстило бы любой женщине. Она ответила:

— Граф Корти, ваше предложение принято.

Взяв протянутую руку, он запечатлел на ней почтительный поцелуй, а потом произнес:

— Я — счастливейший из мужчин. А теперь, княжна, дайте мне какой-то знак — перчатку, шарф, — я стану носить его в доказательство того, что являюсь вашим рыцарем.

Она сняла с шеи ажурный шелковый шарф нежно-розового цвета — достаточно длинный, чтобы служить головным платком или кушаком.

— Если впоследствии этот дар и вызовет у кого-то улыбку, — проговорила она в глубоком смущении, — если, собственноручно повязав его вам на шею… — с этими словами она склонилась и накинула шарф поверх капюшона, длинные концы свесились ему на грудь, — я поступаю нескромно, прошу вас не понять меня превратно. Мысли мои — о моей стране и соотечественниках, о вере и Боге, о той благородной службе, которую вы можете им сослужить. Встань, граф Корти. В долгий путь, сопряженный со многими опасностями, ты отправляешься с моей молитвой.

Граф встал и, не в силах произнести что-либо еще, вновь поднес ее ладонь к губам, после чего, с простыми словами прощания, поспешил к выходу, вскочил в седло и помчался к Адрианопольским воротам.

Четыре дня спустя он подскакал к тем же воротам, имея при себе пленного, и прямиком проследовал в Высочайшую резиденцию, где доложил обо всем совету в составе императора, Джустиниани и дуки Нотараса.

— Я сильно переживал за вас, граф, — произнес Константин. — И не только потому, что мы сейчас не можем позволить себе разбрасываться добрыми бойцами.

Радость императора была искренней.

— Благоволение вашего величества — лучшая мне награда, — отвечал граф и, отвесив положенные поклоны, начал было свой рассказ.

— Погоди, — остановил его император, — я попрошу принести стул, чтобы тебе было удобнее.

Корти отказался:

— У арабов есть поговорка, ваше величество: «Птице место в гнезде, а воину — в седле». Эта прогулка меня лишь освежила, тем более что оказалась совсем не опасной. Турок — мой давний знакомец. Я жил с ним рядом, гостил у него в доме и в шатре, в качестве боевого товарища много раз искушал с ним вместе Провидение и изучил его слова и привычки едва ли не лучше его самого. Мои африканцы-берберы все — магометане, совершившие хадж. Один из них — муэдзин по профессии; покажите ему хоть краешек солнца — и он ни за что не пропустит ни одной из пяти молитв. Никому из них не надо говорить, в какой стороне находится Мекка… Я выдвинулся из ворот вашего величества примерно в третьем часу, направился по дороге на Адрианополь и только около полудня встретил первого человека. Справа и слева от меня лежали крестьянские дома, поля были засеяны вовремя, однако впоследствии опустошены; я хотел поговорить с обитателями домов, но выяснил, что они пустуют. Дважды меня встречала вонь от трупов, гниющих перед дверью.

— Греки?

— Греки, ваше величество… В кустах паслись дикие кабаны, которые умчались прочь при нашем появлении, а трупы терзали стервятники.

— А другие животные — лошади, быки? — поинтересовался Джустиниани.

— Их не было, благородный генуэзец, — по крайней мере, мы их не видели, свиней же пощадили потому, что детям ислама запрещено есть их мясо… В конце концов, Хадифа, которого я вырастил шейхом — прошу прощения вашего величества — и глаза которого различают мельчайшие предметы, которыми заполнен наш мир, он подобен соколу, кружащему у самого солнца, — Хадифа заметил человека, который прятался в тростниках; мы начали преследовать этого несчастного, поймали его, и он тоже оказался греком; когда, немного оправившись, он вновь обрел дар речи, он сказал, что группа каких-то чужеземцев — подобных им он никогда не видел — напала на его хижину, они сожгли ее, увели коз и буйволиц; с тех самых пор — а тому уже месяц и неделя — он разыскивает свою жену и троих малолетних дочек. Да будет Господь к ним милосерд! О турках он ничего не смог нам поведать, вот разве что все ценное уже разграбили и после этого они не появлялись. Я отдал бедняге часть овсяных лепешек и оставил его терзаться далее. Да будет Господь милосерд и к нему тоже!

— Ты не посоветовал ему прийти ко мне?

— Ваше величество, то муж и отец, разыскивающий свое семейство; смиренно спрашиваю, что еще ему остается делать?

— Ты рассудил правильно, граф. Ничего иного.

— Я скакал до сумерек, не встретив ни друга, ни врага, по широкой равнине, ранее населенной, теперь обращенной в пустыню. Здесь прошли воины султана, огнедышащие чудовища. Мы обнаружили пересохший ручей и, слегка углубив дно, смогли напоить лошадей. В той лощине мы и провели ночь… На следующее утро, после часа в пути, мы встретили обоз — повозки, запряженные быками. Скрипение и дребезжание разболтавшихся колес предупредили меня о его приближении еще до того, как появился авангард из всадников — около тысячи человек. Я не стал натягивать повод…

— Как? — в изумлении вскричал Джустиниани. — С отрядом всего в девять человек?

Граф улыбнулся:

— Прошу прощения, храбрый капитан. Предыдущей ночью у себя в лагере я приготовил своих берберов к этой встрече.

— Клянусь мощами святых, граф Корти, вы меня только сильнее запутали! С таким численным перевесом о какой подготовке может идти речь?

— «Лучший оберег — крупица ума в кошеле у тебя под шляпой». Добрый капитан, это мудрая поговорка, хотя она и пришла к нам из персидского языка. Я сказал своим бойцам, что нас в любой момент может настигнуть отряд слишком многочисленный, чтобы мы могли вступить с ним в бой, но вместо того, чтобы бежать, мы встретим врагов дружелюбно, будто бы сражаемся за одно с ними дело; если спросят, откуда мы, ответ должен быть единый. Меня представить турком, их — египтянами из западной части Нила. Сами мы — из новой крепости напротив Белого замка, направляемся к нашему могучему повелителю Магомету в Адрианополь. Более я велел им ничего не говорить — сам доскажу остальное.

Император и Джустиниани рассмеялись, Нотарас же спросил:

— Если твои берберы — магометане, как ты сказал, граф Корти, не могли ли они предать тебя в руки магометан?

— Благородный адмирал, возможно, не слышал про установление, согласно которому если один араб убил другого, родственники убитого обязаны убить и его, если не достигнуто иное соглашение. Мне довольно было напомнить Хадифе и остальным о тех турках, которые пали от наших мечей в полях под Баш-Кеганом.