История войны 1813 года за независимость Германии - Модест Богданович

– Известно ли вам было, что я нахожусь при армии, – спросил он.

– Без сомнения, – отвечал Мерфельдт.

– И так вы хотели дать мне сражение.

– Да, Ваше Величество.

– Вы заблуждаетесь насчет моих сил; много ли вы у меня предполагали войск?

– До 120 000 человек.

– У меня их 200 000. По всей вероятности, и я считал у вас менее действительного числа; сколько у вас войск?

– Более 350 000.

На вопрос Наполеона: «Намерены ли союзники атаковать его на следующий день», Мерфельдт отвечал утвердительно.

– Будет ли конец этой войне? – спросил Наполеон. – Пора бы кончить ее.

– Государь! Все желают того; от Вашего Величества зависело заключить мир на Пражском конгрессе.

– Со мной поступили недобросовестно; хитрили (on а finassé), назначили мне решительный срок; такого важного дела нельзя окончить в 10 дней. Австрия пропустила случай стать во главе дел Европы; я сделал бы все по желанию австрийского правительства, и мы заставили бы всех повиноваться нашей воле.

– Не смею утаить от Вашего Величества, что в Австрии более всего боятся господства Франции.

– Да ведь надобно же, чтобы кто-нибудь открыл переговоры; пусть это предоставят Австрии! Россия под влиянием Англии, которая вовсе не желает мира.

Генерал Мерфельдт отвечал, что ему неизвестны виды австрийского правительства, но что оно, без сомнения, будет вести переговоры не иначе, как заодно с своими союзниками. Насчет упрека, сделанного Наполеоном Англии, Мерфельдт заметил, что она сама нуждается в мире, но желает, чтобы условия мирного договора ручались за его прочность.

– В чем же, по вашему мнению, заключаются эти ручательства? – спросил Наполеон.

– В равновесии могущества европейских государств, которое положит предел преобладанию Франции.

– Пусть Англия возвратит мне острова; я возвращу ей Ганновер, откажусь от департаментов, присоединенных к Франции, отдам ганзеатические города.

– Полагаю, Государь, что союзники пожелают восстановления Голландии.

– О! Голландия не может существовать самостоятельно; она подпала бы в зависимость от Англии.

– Мне кажется, что основания, принятые английским правительством, были следствием войны и окончатся вместе с ней. В таком случае, не за чем будет вашему Величеству домогаться о сохранении Голландии.

Наполеон изъявил большую готовность к миру.

– Я сделаю пожертвования, и даже большие, сказал он, но честь моя не позволяет мне сделать некоторых уступок, особенно, при нынешнем моем положении; например, я не могу отказаться от звания протектора Германии» (Mais il у a des choses aux quelles mon honneur tient, et dont surtout dans ma position je ne saurais me départir: par exemple le Protectorat de l’Allemagne).

– Вашему Величеству вполне известно, в какой мере влияние Франции на Германию противно восстановлению равновесия сил в Европе, и потому нельзя предполагать, чтобы подобное влияние могло быть упрочено мирным трактатом. Наши связи с Баварией и другими владениями Рейнского союза, надежда на занятие нашими войсками Саксонии: все это лишает ваше Величество части союзников, и мы уверены, что наше решительное превосходство заставит и прочих последовать их примеру.

– О! Те, которые не желают моего покровительства, могут делать, что угодно. Они раскаются, но честь не позволяет мне самому отказаться от звания протектора остальных.

– Ваше Величество некогда сами считали необходимым для спокойствия Европы, чтобы Франция была отделена рядом небольших самостоятельных государств от прочих первостепенных европейских держав. Соблюдение этого основного правила обеспечит благоденствие Европы.

Наполеон, замолчав на минуту, сказал:

– Хорошо, увидим, но все это не поведет к миру; возможно ли вести переговоры с англичанами, которые хотят, чтобы у меня было не более 30 кораблей?

Генерал Мерфельдт отвечал, что «такое требование Англии могло происходить от опасений, возбужденных Францией, владеющей огромным прибрежьем от Немецкого моря до Адриатического залива, и что уступка Италии успокоила бы Европу и будучи сочтена великодушным пожертвованием французского правительства, отклонила бы всякое требование ограничения флота, несовместное с достоинством Франции».

Наполеон согласился, что такая уступка была менее тягостна.

– Но, во всяком случае, сказал он, я никогда не допущу, чтобы восстановили в Италии прежний порядок вещей. Эту страну следует соединить в одно государство.

– Ваше Величество, вероятно, откажетесь от Варшавского герцогства.

– Да, я предлагал это, но мою уступку не приняли.

– Испания также может подать повод к несогласию.

– Нет! Испанские дела – вопрос династический.

– Совершенно так, но я полагаю, что воюющие стороны не согласны насчет династии.

– Я был принужден оставить Испанию, следовательно – дело уже решено.

– И так, по-видимому, можно помириться.

– Ну, так пришлите же ко мне кого-либо из доверенных людей, и мы уладим дело. Меня обвиняют, будто бы я всегда предлагаю перемирия, а потому не предложу его, хотя это послужило бы к общему благу. Пожалуй, я отступлю за Заалу, русские и пруссаки за Эльбу; вы в Богемию, а несчастная Саксония, понесшая такие потери, останется нейтральной.

– Саксония доставляет средства для продовольствования нашей армии, и к тому же на нашей стороне перевес в силах, и мы надеемся, что Ваше Величество еще нынешней осенью отойдете за Рейн.

– Для этого нужно, чтобы я проиграл сражение; это может случиться, но этого еще нет…

Наполеон, отпуская Мерфельдта, дал ему письмо к императору Австрийскому37. Ответа не было, да и не могло быть. Союзные государи твердо решились отклонить всякое покушение императора французов к отдельному миру. Российский и прусский монархи не желали прекратить борьбы в такое время, когда на стороне коалиции была несомненная уверенность в успехе. Победы, одержанные их войсками после перемирия, совершенно изменили положение дел. Германские князья, и даже сам император Франц, несмотря на родовую гордость Габсбургского дома, безмолвно признавали императора Александра Агамемноном Европейского союза. Пруссия, незадолго пред тем ослабленная, униженная гордым завоевателем, приобрела благоразумием своего государя и мужеством своих граждан решительный голос во всех делах семьи германской. Владетельные князья искали покровительства прусских героев, которые нередко заставляли их чувствовать преобладание своего отечества. За несколько дней до сражения под Лейпцигом, на сходке всего йоркова главного штаба у наследного гессенского принца, состоявшего волонтером при прусском корпусе, принц, обратившись к генералу Гюнербейну, спросил: «Можно ли надеяться, чтобы, в случае успешного окончания войны, возвращены были владения его отцу, который пожертвовал столь значительные суммы для освобождения Германии?» Гюнербейн отвечал: «Если бы это зависело от меня, то Ваше Высочество получили бы меньше земли, нежели у меня грязи под ногтями». Когда же принц пожелал знать мнение самого Йорка, тогда получил в ответ, что «следовало бы Гюнербейну выразиться не столь грубо»38.