Из третьего мира - в первый. История Сингапура 1965-2000 - Ли Куан Ю

К моменту завершения турне по провинциям между китайскими официальными лицами и членами моей делегации, говорившими по-китайски, возникли своего рода дружеские отношения. Они подшучивали друг над другом, помогая один другому за столом, с иронией произнося один из лозунгов Мао: «Полагаться на себя, помогать самим себе», что означало – «помогать мне не нужно, я возьму блюдо самостоятельно». Лед между ними таял. За вымуштрованной, дисциплинированной внешностью коммунистических кадровых работников скрывались живые люди, которым нравились хорошее вино и пища, которыми они могли наслаждаться только во время визитов официальных делегаций.

Во время последнего ужина в ревкоме провинции Гуандун и муниципальном ревкоме Гуанчжоу (Кантон) судьба сжалилась над нами: была произнесена лишь одна речь и высказано лишь одно, последнее осуждение в адрес «капиталистического попутчика», да и то абсолютно без всякой страстности и убежденности.

На следующее утро нам устроили красочные проводы на железнодорожном вокзале Кантона перед посадкой в специальный поезд, идущий в Шэнчжэнь. Теперь уже в последний раз сотни школьниц, подпрыгивая на месте и размахивая бумажными флажками и цветами, нараспев проскандировали слова прощания. Меня интересовало, как они могли отрывать школьников от занятий ради этой показухи. Через два часа мы прибыли в Ло Ву. Пересекая границу с Китаем, мы почувствовали облегчение, что скандирования и лозунги остались позади.

Мы все стремились увидеть этот новый, загадочный Китай. Для этнических китайцев, живших в Юго-Восточной Азии, он обладал мистическим притяжением земли предков. Китайцы одевали своих детей в лучшие одежды для участия в церемониях встреч и проводов в аэропортах, на вокзалах, в детских садах и других местах, которые мы посещали. Они надевали эти цветные платьица, свитера и курточки только в особых случаях, тщательно сохраняя их в гардеробах до следующего раза. Основная масса китайцев была одета в грубые, темно-синие или темно-серые, плохо подогнанные и одинаковые для мужчин и женщин жакеты в стиле Мао. Тогда мы еще не знали, что это были последние месяцы правления Мао. Он умер через четыре месяца, в сентябре того же года, после землетрясения в городе Таншань. Позднее я радовался тому, что мне удалось лично увидеть Китай до того, как Дэн Сяопин начал проводить реформы, самому увидеть это насильственно насаждаемое однообразие в речах и одеждах, самому услышать эту отупляющую пропаганду.

Все, с кем мы встречались и говорили, давали одни и те же ответы на наши вопросы. В Пекинском университете я спросил студентов, что они собирались делать после выпуска. Ответы были стандартными: «Я буду делать то, что решит партия, чтобы принести наибольшую пользу народу». Было тревожно слышать, как молодые люди с высокоразвитым интеллектом отвечали, подобно попугаям. Ответы были политически корректными, но не искренними.

Это был странный мир. Я уже до того читал о Китае, особенно после визита Никсона. Тем не менее от непрерывного обстрела гигантскими лозунгами, написанными или развешанными на стенах домов, от гигантских плакатов, установленных посреди пшеничных и рисовых полей, веяло сюрреализмом. Эти же лозунги гремели из громкоговорителей на вокзалах и в парках, звучали по радио – это отупляло. Мы не обнаружили в людях подобного рвения, за исключением тех случаев, когда им приходилось, выражая притворное одобрение, говорить с нами о «культурной революции». Это было что-то вроде китайских «потемкинских деревень».

Дацай был показательной коммуной в горной, малоплодородной провинции Шэньси на северо-востоке Китая. Китайские средства массовой информации годами восхваляли Дацай за регулярно собираемые сказочные урожаи. Дацин на северо-востоке страны был районом нефтяных промыслов. Лозунг Мао гласил: «Чтобы научиться сельскому хозяйству – изучайте Дацай, чтобы изучить промышленность – изучайте Дацин». Поэтому я и попросил китайцев показать мне Дацай.

Десять лет спустя они признали, что Дацай был сплошным обманом. Тамошние сказочные урожаи были результатом специальных добавок, повышавших урожайность. В Дацине «образцовые» рабочие не извлекали из нефтяных пластов максимально возможного количества нефти из-за плохой технологии, и месторождения приходили в упадок. Революционное рвение не могло заменить знаний ни в сельском хозяйстве, ни в добыче полезных ископаемых. Постулат маоистской эры «Лучше быть красным, чем специалистом» являлся ошибочным и использовался для одурачивания людей.

В каждом провинциальном центре председатель революционного совета (или губернатор, как их стали называть после того, как официально закончилась «культурная революция») устраивал ужин в мою честь. И каждый из них произносил те же самые обвинения и ругательства в адрес «капиталистического попутчика», что являлось кодовым названием для Дэн Сяопина. Мы не понимали ни смысла происходящего, ни того иносказательного языка, который они использовали для обвинений в его адрес. Я наблюдал за лицами людей, невозмутимо читавших речь по бумаге. Переводчики заранее знали содержание речей и просто повторяли штампованные фразы на английском языке снова и снова. Меня интересовали их подлинные чувства, но никто из них себя не выдал.

Впечатления были настолько противоречивыми, что потребовалось некоторое время, чтобы разобраться в них. Даже если китайцы подслушивали нас, как это делали русские в Москве в 1970 году, они этого не показывали. С нами была наша дочь Вей Линь – студент-медик третьего курса. Она окончила общеобразовательную Высшую школу для девочек Наньян, где на протяжении десяти лет училась на китайском языке. После этого Вей Линь стала изучать медицину в нашем университете на английском языке. У нее не было проблем с языком, но ей было невероятно трудно понять, что китайцы имели в виду на самом деле. Когда в посещаемых нами провинциальных городах она в одиночку прогуливалась по улицам, вокруг нее собирались толпы любопытных – их интересовало, откуда она. Она отвечала, что из Сингапура. Тогда ее спрашивали, где находится Сингапур. Присутствовавшие на банкетах женщины также интересовались ею. Она выглядела как китаянка, говорила на их языке, но вела себя иначе – не стесняясь, свободно разговаривая в компании взрослых. По сравнению с ними она была хорошо одета, была более оживленной и общительной. Вей Линь казалась им прилетевшей с Луны, она и сама чувствовала, что отличается от них. На нее, как и на меня, оглушающе и отупляюще действовал непрерывный поток пропаганды, лившийся из радиоприемников и громкоговорителей.

Впечатления моей дочери были настоящим открытием. Она изучала докоммунистическую историю и литературу Китая в китайской школе и ожидала увидеть исторические памятники, произведения культуры, чудесные ландшафты, особенно те, о которых упоминалось в отрывках, которые учила в школе наизусть. Тем не менее, увидев рядом с носившими романтические названия горами и храмами нищету, она убедилась, что гордость китайцев тем, что Китай являлся наиболее старой из непрерывно существовавших на земле цивилизаций, являлась препятствием для того, чтобы догнать развитые страны. Сингапур был в лучшем положении, чем Китай, ибо не сталкивался с этим препятствием.

Ее удивляло то, насколько китайцы отличались даже от жителей тех восточноевропейских стран, которые она посетила со мной до того. Китайцы были и более изолированы от внешнего мира, и весьма тщательно проинструктированы относительного того, как давать политически корректные ответы. Так было в любой провинции, с любым официальным лицом, сколь бы низкую должность оно ни занимало. У нее было не так уж много возможностей вступить в контакт с простыми людьми – во время прогулок и пробежек ее сопровождал эскорт телохранителей, изолировавших ее от публики. Она порядком устала от постоянного чтения написанных большими иероглифами лозунгов типа: «Критикуй Конфуция, критикуй Дэн Сяопина», «Разгроми буржуазных экономистов» (sic!), «Да здравствует всепобеждающее учение Мао Цзэдуна!» Ее поражало безоговорочное послушание людей властям. К концу визита она была счастлива, что ее предки решили попытать счастья в «странах южных морей».