Восьмой круг. Златовласка. Лед - Эд Макбейн

Оба посмотрели на нее выжидающе.

Вот к чему в конце концов все в итоге сводилось. Нужно было показать им, что ты не хуже их, доказать, что готова рисковать так же, как и они рисковали бы в аналогичных обстоятельствах, доказать, что и у тебя есть яйца.

— Хорошо, — со вздохом сказала Эйлин.

— Серьги лучше снять, — сказал Маккенн.

— Я не сниму эти серьги, — сказала она.

— Медсестры не носят серег. Я никогда не видел медсестру в сережках. Он их заметит.

— Я их не сниму, — твердо сказала она.

«Вот так, — думала Эйлин, шагая по парку, — пусть я без яиц, зато в моих счастливых сережках, и с пистолетом в бюстгальтере, и с еще одним в сумочке, рядом с голосовым передатчиком, который улавливает шепот с восьми метров, как сказал Маккенн, который, должно быть, уже находится в двух с половиной минутах отсюда, на юго-восточном углу парка, тогда как Абрахамс — в трех с половиной минутах, на северо-западном углу».

Если преступник сегодня нападет, размышляла Эйлин, то сделает это здесь, на полпути через парк, подальше от уличных фонарей. По обеим сторонам дорожки шли ели, сосны, заснеженные кусты. Он выпрыгнет из-за деревьев, утащит меня с дорожки, как поступал с другими. Здесь он нападал последние три раза, здесь должен напасть сейчас. Его описания были противоречивы, как всегда бывает в таких преступлениях, как изнасилование. Одна из жертв говорила, что он черный, другая — что белый. Девушка, которую он ослепил, с рыданиями рассказала следователю, что преступник маленький, приземистый и сильный как горилла. Другие две медсестры утверждали, что он очень высокий, стройный, с мускулатурой тяжелоатлета.

Они по-разному описывали его одежду: деловой костюм, черная кожаная куртка с синими джинсами, спортивный костюм. Одна из медсестер полагала, что ему около сорока пяти, другая считала, что максимум двадцать пять, третья вовсе не имела никакого мнения о его возрасте. Первая медсестра сказала, что насильник — блондин. Вторая сказала, что на нем была кепка, вроде бейсбольной. Та, которую он ослепил… Ладонь Эйлин на рукояти револьвера в сумочке начала потеть.

Странно, у нее всегда потеют руки, когда она оказывается в трудном положении. Интересно, потеют ли руки у Маккенна, который был сейчас в трех минутах позади нее, или у Абрахамса, который был на таком же расстоянии от нее на другом конце парка. И еще интересно, слышен ли в их передатчиках стук ее каблуков по асфальту. Дорожка была расчищена от снега, но иногда встречались островки льда, и сейчас она обошла один из них и вгляделась во тьму. Глаза уже привыкли к темноте, и ей показалось, что под деревьями что-то движется. Она чуть было не замерла в испуге… впрочем, нельзя, хорошая приманка продолжит беспечно шагать, хорошая приманка позволит насильнику сделать ход, хорошая приманка… Ей показалось, что впереди раздался какой-то шум.

Ее пальцы сжались на рукояти револьвера.

Там кто-то насвистывает?

Беспокойно вглядываясь во тьму, Эйлин продолжала идти. Она уже миновала середину пути — Маккенн теперь был немногим больше, чем в трех с половиной минутах позади нее, а Абрахамс в двух с половиной минутах впереди, все равно слишком далеко, — когда увидела мальчика на скейтборде. Насвистывая, тот быстро катил ей навстречу, выписывая на дорожке изящные дуги. Не старше тринадцати или четырнадцати лет, без шапки, в синей лыжной парке и джинсах, ноги в кроссовках мастерски направляли скейтборд. Полночный свистун, уперев руки в боки, легко балансировал, наслаждаясь темнотой и тишиной пустого парка. Он приближался, по-прежнему насвистывая. Эйлин улыбнулась, и ее рука расслабилась на рукояти револьвера.

А потом вдруг он свернул к ней, присел, сместив вес на одну сторону доски, скейтборд выскользнул из-под него, полетел в Эйлин и больно ударил ее по ногам. Она потянула револьвер из сумки, но в ту же секунду мальчишка ударил ее по лицу. Револьвер выстрелил, оставаясь по-прежнему в сумке, проделав дыру, через которую вылетели кусочки кожи, сигареты, жевательная резинка и бумажные салфетки — но не передатчик, надеялась она, Иисусе, только не передатчик!

В следующие тридцать секунд — не могло пройти больше времени — ее палец рефлекторно сдавил спусковой крючок, и снова выстрел разбил тишину ночи. Их дыхание судорожно вырывалось изо ртов, смешиваясь, улетая по ветру; мальчишка ударил ее по груди, и ей вспомнились слова из руководства по психологическому взаимодействию: «в случае опасности быть жестоко избитым или убитым…», револьвер выстрелил в третий раз, парень ударил ее кулаком по губам — ребенок, всего лишь ребенок… Она ощутила во рту привкус крови, почувствовала, что слабеет, а он схватил ее за правую руку, вывернул ее за спину, заставляя опуститься на колени…

— Брось его! — дергая за руку, прошипел он. — Брось!

Ее пальцы разжались, револьвер с грохотом упал на асфальт.

Эйлин попыталась подняться, когда он встал к ней лицом, однако он толкнул ее обратно, да так сильно, что у нее перехватило дыхание. Парнишка попытался ее обхватить, и тогда она пнула его обутой в жесткий ботинок левой ногой, полы белого халата взметнулись, черный каблук ударил по бедру — но низко, слишком низко. Она спрашивала себя, сколько прошло секунд и где застряли Маккенн и Абрахамс, ведь говорила им, что план не хорош, говорила… Он начал бить ее по лицу. Сев на нее верхом, обеими руками он наносил пощечины, почему-то более болезненные, чем удары кулаком. Крупные мозолистые руки били по щекам и челюсти, снова и снова, голова Эйлин моталась от каждой пощечины, он навалился ей на грудь, вжимая в ее грудь… пистолет. Она вспомнила о пистолете в бюстгальтере.

Эйлин пыталась вывернуться, не вышло — руки были прижаты к земле его коленями, она попыталась повернуть голову, чтобы избежать очередной пощечины, и по-идиотски отметила, что белая шапочка медсестры так и лежит там, где упала.

Пощечины вдруг прекратились.

Был только мрак и звук его дыхания, вырывавшийся короткими, рваными всплесками. Руки насильника потянулись к отвороту халата. Схватились за ткань, дернули — отлетели пуговицы, — он потянулся к ее груди и снова замер. Он увидел пистолет, он не мог не увидеть пистолет. Его молчание пугало сильнее, чем до этого ярость. Один пистолет мог означать, что умная девушка знает: городские парки опасны. Второй пистолет, спрятанный в бюстгальтер, мог означать только одно. Эта девушка — коп.

Он переместил вес чуть вбок, и Эйлин поняла: он что-то ищет в кармане своих брюк. Она поняла: ищет оружие… «Он хочет ослепить меня!»

Страх обратился в лед. Холодный, ясный и твердый.

Она поняла, что не может рассчитывать на конницу или морскую пехоту, которые придут ей на помощь. Здесь, в этот момент, не было никого, кроме испуганной Эйлин, и никто не позаботится о маленькой Эйлин, кроме нее самой. Она воспользовалась тем, что вес насильника сместился влево, когда его рука полезла в правый карман — на долю секунды, но этого хватило, чтобы, приподняв левое плечо, оттолкнуться всем телом от земли и, добавляя свой вес и импульс, продолжить движение, которое начал он сам. Они перекатились, словно были настоящими любовниками, и он опрокинулся навзничь.