Египтянин - Мика Валтари

и в самом деле Мехунефер могла наврать мне и сочинить все эти истории из хвастовства, опьяненная вином. Но тут, оборвав речь на полуслове, Мехунефер взвизгнула, отпрыгнула от меня и кинулась с изъявлениями бурного восторга к приближавшемуся по коридору сарданскому воину в чине младшего военачальника. Он был высоченного роста и непомерной толщины, с красными от пива глазами, сверкающими, как у быка, и ручищами как лопаты. Плеткой, оправленной в блестящую медь, он огрел Мехунефер по спине, а потом, тряхнув за загривок, проговорил:

– Клянусь Сетом и всеми злыми духами! Так и норовишь улизнуть к какому-нибудь мужику, старая говяжья туша!

Из чего я заключил, что это и есть возлюбленный Мехунефер, о котором она говорила, и поспешил удалиться, потому что он воистину был могуч и устрашал своим видом.

В женских покоях дворца я посетил вавилонскую княжну, совершившую с фараоном Эхнатоном обряд разбивания кувшина, после чего царица Нефертити поспешно отправила ее из Ахетатона в Фивы, где обитали все побочные жены Эхнатона. Княжна была молодой красивой женщиной, принявшей меня чрезвычайно благосклонно, поскольку я мог говорить с ней на ее языке. Сама она занималась изучением египетского и разговаривала пока мило и потешно. Хотя она и выражала крайнее недовольство тем, что фараон не исполнил по отношению к ней своего долга, в Фивах ей очень нравилось и жизнь в Египте казалась много приятнее, чем сидение взаперти в женских покоях Вавилонского дворца.

– Я никогда не представляла, – говорила она восхищенно, – что женщина может быть такой свободной, как в Египте. Мне не нужно скрывать лицо под покрывалом от мужского взгляда, я могу разговаривать с кем хочу; достаточно мне только приказать, и меня тотчас перевезут на лодке в город, знатные люди приглашают меня на пиры, и никто не считает зазорным, если я позволяю самым красивым мужчинам класть руку мне на шею и прикасаться губами к моей щеке. Я бы только желала, чтобы фараон исполнил свой долг по отношению ко мне, потому что тогда я стану еще свободнее и смогу развлекаться с кем хочу, ведь, насколько я поняла, в Египте принято, чтобы всякий развлекался, с кем ему угодно, если только остальным об этом не будет известно. Думаю, что скоро фараон призовет меня к себе, чтобы я смогла выполнить свой долг, а то все вокруг развлекаются и рассказывают мне всякие забавные вещи, и меня уже не на шутку тревожит моя неопытность, ведь кувшин-то я разбила уже давно!

Она была очень красива, ее кожа была светлее, а глаза блестели ярче, чем у египтянок, так что я хорошо понимал желание мужчин положить руку ей на шею. Во взгляде ее, когда она смотрела на меня, горели снопы шаловливых, плутовских искр, которые вместе с ее речью ввергли меня в великое смущение, так что я не знал, что ей ответить. А она, слегка приоткрыв одежды, сказала:

– Полагаю, что фараон беспокоится о моем здоровье и поэтому прислал тебя, врача, осмотреть меня. Но уверяю, египетский воздух необычайно полезен мне, и единственное, что меня беспокоит, – это то, что я, кажется, чуть полнее, чем нужно, чтобы быть вполне во вкусе египетских мужчин. Скажи мне, так ли это и надлежит ли мне похудеть. Скажи честно – как египетский мужчина и мой друг, чтобы я могла исправить этот свой недостаток, который происходит оттого, что в Вавилоне женщина тем притягательнее для мужчины, чем она толще, и поэтому там я усердно поедала сласти и пила сливки, чтобы нарастить побольше жира на своих костях!

Забыв о своей врачебной ипостаси, я оглядел ее глазами египетского мужчины и друга, как она просила, и убежденно засвидетельствовал, что никаких недостатков у нее нет и что очень многие мужчины предпочитают мягкий тюфяк жесткому, так что в этом нет существенной разницы между вавилонскими и египетскими мужчинами. Однако я посоветовал ей отвыкать от сластей и сливок: поскольку фараон и Великая царственная супруга худощавы и длинношеи, следовательно обычай требует и от придворной знати быть худощавыми и длинношеими, и женская одежда устраивается сообразно с этим. По-видимому, моя готовность обсуждать эти предметы пробудила в ней ложные надежды, потому что она призывно взглянула на меня и сказала:

– Вот видишь – у меня под левой грудью родимое пятнышко. Оно такое крохотное, что его трудно заметить, тебе стоит приблизить глаза, чтобы разглядеть его. Но, несмотря на свою малость, оно беспокоит меня, и я бы хотела, чтобы ты удалил его ножом, – придворные дамы в Ахетатоне рассказывали мне, что ты искусно производишь такие удаления и совершаешь их на радость себе и даме.

Ее розовые груди были пышными и поистине достойными любования, но ее речи и манера держаться свидетельствовали о том, что фиванская горячка захватила и ее; кроме того, у меня не было желания взламывать запечатанный фараонов сосуд. Поэтому я только с сожалением ответил, что не захватил с собой лекарскую шкатулку, и поспешил прочь от нее, ибо предосторожность всегда предпочтительна, да и Мерит была вожделеннее для моего тела, чем все вавилонские княжны, вместе взятые. Однако встреча с ней помогла мне увидеть Фивы и Золотой дворец глазами чужеземца, и я осознал, сколь велика испорченность дворцовых нравов, если княжна так скоро развратилась и научилась ребячески подражать самым дурным египетским повадкам. Вот почему я и рассказываю об этом. Должен признаться, что я испытывал сожаление, удаляясь от княжны, но проистекало оно от расставания с нею или от моих горестных размышлений – сказать не берусь. Во всяком случае, мне было легче покидать дворец после встречи с княжной, чем если бы я уходил, унося в сердце лишь занозу, оставленную словами Эйе.

Мне следует еще рассказать, что во время моего пребывания в Фивах меня посетил жрец Херихор, прибывший однажды поздним темным вечером к моему дому в паланкине. Он напомнил мне о нашем предыдущем свидании и обо всем, что было между нами, и сказал:

– Синухе, помни о своем обещании! Хоть и далеко умчал ладью стремительный поток, ты еще можешь успеть вскочить на нее, если пожелаешь!

– Я не помню, чтобы обещал тебе что-либо, – возразил я с достоинством.

Но он улыбнулся многомудрой улыбкой, беспечно вертя на большом пальце священный перстень Амона, и лицо его лоснилось от жертвенного масла; он ответил:

– Быть может, твой разум не давал обещаний, но сердце твое обещало мне, пусть и втайне от тебя самого. Однако разуму следует поспешить, чтобы достичь согласия с сердцем, ибо нынешней зимой в землю Кемет придет голод, а за ним по