Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

Пьяный сразу освирепел. Он надвинулся на Никона и закричал, брызжа слюной:

— Не жалаешь!.. С рабочим человеком, с шахтером Михал Палычем Огурцовым разговор не жалаешь иметь?! Комсомол ты распроклятый!.. Да я тебя!..

Почувствовав прикосновение к своему плечу руки пьяного, Никон вскипел и размахнулся. Но пьяный успел увернуться от удара я в свою очередь развернулся и ударил Никона по голове. Парень кинулся на обидчика. Пьяный как будто этого только и дожидался. С веселой яростью он снова размахнулся и снова ударил Никона.

— Врешь, гад! — хрипел он, наступая на Никона. — Врешь, подлюга!

Никон испугался. Драчун оказался вовсе не таким пьяным, к тому же он был значительно сильнее Никона. У Никона вырвался крик о помощи, потом он повернулся и стал отступать. И, вырвавшись из рук пьяного, он бросился бежать от него. Пьяный ругнулся, а затем стал громко хохотать вдогонку струсившему парню.

— Слабо тебе, комсомол безштанный!? Сперло!.. У-лю-лю! У-люлю! Вот догоню, так измочалю вдрызг!

Когда Никон почувствовал себя в безопасности, он остановился и перевел дух. Он огляделся и заметил, что ушел далеко в сторону от своего барака, поближе к клубу. Издали светились огни высокого здания, и на эти огни Никон и пошел, чувствуя необходимость в присутствии живых и невраждебных людей.

Возле клуба он в нерешительности остановился. Из широких дверей в это время стали выходить люди. Очевидно собрание только что кончилось и народ расходится по домам. Никон сообразил, что скоро могут выйти и Милитина и Востреньких и другие. После минутного колебания он подошел к самому крыльцу и, став в сторонке, решил дождаться девушку.

Люди проходили мимо него с веселым говором. До него долетали обрывки разговоров, незатихающий спор, всплески смеха. Люди были объединены чем-то общим, что спаивало их, сближало и роднило друг с другом. И только он, Никон, стоял в стороне один, на отшибе и в одиночестве.

Милитина появилась в светлой полосе, брошенной ярким электрическим фонарем, и была окружена веселой и шумливой толпой шахтеров. Девушка раскраснелась и беззаботно улыбалась. Разглядев ее улыбающееся лицо и окружавших ее рабочих, Никон смешался и оторопел. У него не хватило духу подойти к ней. И он трусливо нырнул в густую тьму и торопливо пошел по темной улице.

26

Владимировцы заключили соцдоговор и уехали. С Милитиной Никон так и не повидался после собрания. Не виделся он и с другими владимировцами. И осталось у него чувство обиды на Милитину и Востреньких, которые целиком ушли в то дело, за которым приезжали, и только вскользь поинтересовались им, Никоном. Но обидам и размышлениям предаваться некогда было. Бригада Никона включилась в соцсоревнование и работа стала напряженной и ответственной. Никон сразу же это почувствовал на себе. В забое все подобрались, стали работать дружно и упорно. И в этом упорстве в работе было что-то непонятное и недоступное Никону. И, кроме того, ему стало тяжелее работать. Нельзя было отставать от других, нельзя было прохлаждаться и не торопиться на работе. Каждый его шаг, каждый взмах лопатой были связаны с работой, с движениями, с действиями остальных шахтеров забоя. И как только Никон начинал сдавать, возле него выростала груда неубранного угля и со стороны раздавались возгласы:

— Вагонетку!.. Эй, подавай проворней!

Как никогда усталый поднимался Никон на-гора. И вечером валился на койку сразу после ужина. И был сон его крепок и тяжел.

Он уже начинал забывать о столкновении с пьяным, как однажды вечером, укладываясь спать, он услыхал отрывок заинтересовавшего его разговора.

— Опять Мишка Огурцов бушевал. Двух парней избил… Связали его…

— Вышлют его теперь отсюда. Он, вишь, пьян-пьян, а с кулаками лезет только к комсомольским ребятам. По выбору.

— Не любит он партийных да комсомол…

Никон вспомнил, как пьяный свирепо ругал его комсомольцем, припомнил, что он называл себя Михал Палычем, и сообразил, что в бараке разговаривают как раз о нем.

— С чего это он? — вмешался он в разговор. — Запойный, что ли?

— Пьет он ладно… Да не в пьянке дело. Злобится. Как пришел на шахту, так и кипит. Когда трезвый, сдерживает себя, а только зальет глотку, ну и понесет!

— Видать, около кулаков трепался. А, может, и самого пощупали малость. Из деревни он…

— Сам бушует и многих каких жидких за собой сомущает.

Никону захотелось рассказать и о своем случае. Товарищи выслушали его, посмеялись, незлобиво поиздевались:

— Вышло тебе вроде во чужом пиру похмелье!.. За комсомольца тебя признал Мишка!..

— Обидно тебе, Старухин!.. Я бы на твоем месте с комсомола взыскивал, за обиду вроде!..

Насмешка уже переставала быть безобидной, и Никон пошел спать.

На завтра он узнал, что Огурцова и еще кого-то высылают из района за хулиганство и дебош.

— Правильно! — одобрил он эту высылку, — проходу от таких никому нету.

Но высылкой хулиганов дело не кончилось. Снова запестрели в раскомандировочной, возле бараков и в клубе афишки и плакаты: шахтеров приглашали на собрание. Стоял вопрос о борьбе с хулиганством.

Возле одной такой афишки Никон неожиданно столкнулся с Покойником. Никон молча поглядел на шахтера и стал читать афишку.

— Не признаешь, что ли… тово?

— А ты, может, опять сердитый? — ехидно сказал Никон. — Может, опять пошлешь меня куда подалее…

— Нет… — просто возразил Покойник, — нонче — я, тово… Сердца нету у меня…

— А тогда за что ты меня обругал?

— Тогда?.. — Покойник исподлобья взглянул на парня. — Понимать, тово… надо… Если Сергуха про меня… тово, сказывал всякое… Так он может, тово… в полной правильности… Я же на спор… тово… полез…

— Оправдываешь племянника?..

Покойник угрюмо засопел.

— А пошто… тово, его не оправдывать? Видал, какой… тово, орел?!

— Орел… — зажегся внезапной обидой Никон. — Мало ли таких?

— Мало!.. — убежденно отрезал Покойник. — У его и работа… тово, и играет он лучше некуды… Тебе, парень, супротив его… тово, не выстоять.

Старая обида горячо захлестнула Никона. Баев живым упреком встал пред ним — ловкий, говорун, хороший шахтер и отменнейший гармонист. И резко вспомнилось поведение Баева на собрании и то, как все его слушали.

— Форсит зря, — с деланной небрежностью бросил он.

Покойник осклабился. Морщины сбежались вокруг его глаз:

— Уел он тебя… тово, Сергуха! Оттого ты и тово…

27

С некоторых пор Никон с большой неохотой брал в руки гармонь. И когда его в бараке вечером кто-нибудь просил поиграть, он отказывался.

— Неохота, — ворчал он. — Устал…

Действительно, было тут и от усталости, ведь приходилось в забое быть все время в напряжении и не отставать от других. Но больше всего не тянуло