Еврейская сага. Книга 3. Крушение надежд - Владимир Голяховский

— Додик, родной мой, я люблю тебя больше жизни и хочу, чтобы мы жили там вместе и были счастливы, — я все сделаю во имя нашей любви.

Они обнялись, поблагодарили за совет и пошли в обнимку. Слепак смотрел им вслед:

— Героическая женщина! И какая беззаветная любовь! На все готова ради мужа. Вот у кого по-настоящему развито еврейское самосознание.

В 1972 году КГБ и МВД представили в ЦК партии документ с грифом «совершенно секретно»: «В 1972 году рассмотрено 26,9 тыс. ходатайств лиц еврейской национальности о выезде в Израиль на постоянное жительство, получили разрешение на выезд 25,4 тыс. Всего выехало лиц с высшим образованием — 2,840 (13,5 %), в том числе инженеров — 1162, педагогов — 560, врачей — 500». На основании этого был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР от 3 августа 1972 года: «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение».

Правительство создало шкалу: кто сколько должен выплачивать. За обучение в университете полагалось вернуть 12 200 рублей, за обучение в консерватории — 9600 рублей. Кандидат наук должен дополнительно заплатить 5000 рублей, доктор наук — 10 000. По официальному курсу того времени один доллар равнялся 10 рублям, так что 12 000 рублей равнялись 1200 долларам[166]. Но таких больших денег у людей не было. Указ становился тормозом для желающих уехать из России.

Это напугало евреев с высшим образованием, ведь они обязаны оплатить затраты государства на их бесплатное обучение в университетах и институтах, если захотят уехать в Израиль. Совсем не учитывалось, что эти люди уже многие годы работали и своим трудом давно окупили затраты на свое обучение.

Рупик Лузаник, узнав об указе, сказал дома Соне:

— Ой-ой, власти пробуют остановить или затруднить утечку мозгов — эмиграцию интеллектуальной элиты. А кто хочет эмигрировать? Почти исключительно евреи. Этот указ — прямая антисемитская выходка кремлевских правителей.

Соня пожала плечами:

— По-моему, кто хочет, пусть едет. Не наше дело.

Однако во всем западном мире началась волна протестов. Группа из двадцати одного лауреата Нобелевской премии написала публичное заявление, обвинив кремлевское руководство в «массовых нарушениях прав человека». В европейских столицах и в США началась кампания по сбору денег для оплаты. Везде развесили плакаты-призывы: «Выкупайте новых рабов — советских евреев с высшим образованием».

Мгновенно распространился анекдот, сочиненный Моней Генделем: «Раньше говорили, что жиды продают Россию, а теперь Россия продает жидов». Алеша Гинзбург поместил эпиграмму в самиздатском журнале и ее распевали, как частушку:

* * *

Рупику в кабинет позвонила секретарь ректора Ковырыгиной:

— Ректор просит вас срочно явиться к ней.

— Зачем, что случилось?

— Будет внеочередное партийное собрание, она хочет видеть вас перед этим.

— Но я не член партии.

— Собрание открытое, и ректор обязывает вас быть на нем.

Рупик терпеть не мог ректора, типичную советскую бюрократку, и был зол, что его отрывают от дела. Но что делать? Если велела, надо идти. К его удивлению, в кабинете Ковырыгиной собрались одни евреи, профессора Курляндский, Шехтер, Кан и Мошкелейсон. Все слушали, она с возмущением говорила:

— В нашем институте произошло чрезвычайное происшествие. Научный сотрудник кафедры глазных болезней Исаак Лахман, потеряв всякий стыд, подал заявление об увольнении в связи с отъездом в Израиль. Уволить мы его, конечно, уволим, но сначала выведем на чистую воду, покажем всему коллективу его подлое лицо. Вы знаете, как к этому относится правительство, оно требует от отъезжающих возвратить расходы, потраченные государством на их обучение. Наша страна не обязана образовывать людей для других стран. Россия дала ему образование и возможность хорошей работы, а он платит ей черной неблагодарностью. Вы должны выступить на собрании с осуждением его поступка. Я жду от вас суровой критики этого сиониста и предателя, он опозорил весь наш коллектив. Надеюсь, вы будете выступать как можно резче.

Рупик слушал с напряжением и испугом, и думал: «Ой-ой, еврея натравливают на еврея». То же самое чувствовали остальные, но все молчали. Никто из них Лахмана не знал и до сих пор о нем не слышал, но Ковырыгина поставила их в такое положение, что отказаться они не смели: не выступишь — тебя самого станут «разбирать» на собрании как сиониста и выгонят с работы.

Курляндский и Шехтер были старые профессора, пережившие сталинизм, они хорошо помнили «дело врачей-отравителей», когда всех евреев заставляли выступать против известных профессоров[167]. Это им было не внове. Но Рупик был совершенно растерян, его бросало в холодный пот, неужели ему придется выйти на трибуну и порочить незнакомого еврея только за то, что тот «осмелился» захотеть уехать в Израиль? Что говорить, как говорить? Надо суметь как-то вывернуться, чтобы получилось вроде и осуждение, но и не совсем осуждение. Как?

До чего же противно было ему идти в аудиторию! Тяжелая тоска сжимала грудь, и ноги шли тяжело. Войдя, Рупик заметил, что собралось не меньше двухсот человек, но знакомых евреев не было видно. Значит, пришли только те, кого вызвала ректорша, другие постарались избежать собрания. Самого Нахмана тоже не было, он просто не явился, не хотел быть объектом прямых обвинений. И его начальник, заведующий кафедрой профессор глазник Святослав Федоров, тоже не пришел. Впрочем, он не посмел бы не прийти, но его тесть работал в ЦК партии, и Федоров пользовался особым положением зятя большого босса. Аудитория состояла из русских — профессоров, доцентов и ассистентов, много было женщин, все они шумели, возмущенно переговаривались.

Секретарь партийного комитета Троянский открыл собрание:

— На повестке дня обсуждение недостойного поступка некоего Исаака Лахмана. Этот отщепенец подал заявление на отъезд в Израиль, в сионистскую страну, в страну-агрессор, которая мешает нормальной жизни дружественных нам арабских стран. И он еще посмел написать в своем заявлении, что хочет выехать на так называемую «историческую Родину». Товарищи, наша Родина дала ему все, а он проявляет к ней черную неблагодарность. Предлагаю выступить нашим товарищам и высказать их мнение по этому поводу.

Он не сказал «товарищам евреям», но большинство голов сразу повернулись в их сторону. Только немногие смущенно опустили глаза и отвернулись. Первым бодро поднялся на трибуну Курляндский, он говорил спокойно и уверенно, натренированно: