Дары инопланетных Богов - Лариса Кольцова

актриса. Рудольф ждал её, как всегда с ужином, доставленным из местного дома яств «Сфера, где обитает счастье», так называлось это заведение, ни больше, ни меньше, куда сам он не ходил, только заказывал там еду. Он замер.

— Вы кто? — спросил он шутливо. И обняв её, добавил, — Ты не устаёшь поражать меня.

Но дама, будто и была чужой, холодно отстранила его руку и без приглашения уселась за стол. — Я голодная, — сказала она и, не обращая на него внимания, стала есть.

— Госпожа, — сказал он, — а рабу присесть можно?

Она благосклонно кивнула, продолжая интриговать, оставаясь неузнаваемой. Он сел напротив. Есть расхотелось, настолько его занимал её новый образ.

— Будем сегодня играть в госпожу и раба? — спросил он. И она кивнула, продолжая с аппетитом поглощать всё, что было выставлено. Малоежкой она никогда не была.

— Дай слово, — сказала она, — что сегодня будешь подчиняться мне во всём.

— Даю.

— И не ешь меня своими глазами, а ешь то, что на столе.

И он покорно, но вяло, принялся есть.

— Ты удивлён, что я умею быть и такой? — спросила Нэя и добавила, — Я была такой всегда на наших семейных приёмах у Тон-Ата. — И лицо её стало гордым.

— А его верные рабы миловали твои пальчики с подавленным вожделением?

Нэя замерла с куском, который не успела проглотить: — Разве ты можешь знать об этом?

— Ты же сама мне об этом и рассказывала.

— Не помню. Не могла я этого тебе рассказывать.

Не улыбаясь и не выходя из образа, она спросила, — Если бы я сразу же, вернувшись из плантаций, пришла к тебе? Что было бы тогда?

— Ты же не пришла.

— Во первых, я не знала, где тебя искать.

— Ты знала.

— Во вторых, каким образом я туда проникла бы? Ходила бы вокруг стен, по лесным дебрям и болотам и кричала: «Эу-у-у-у! Руд, я тут! — она засмеялась, вспомнив, как кричала Эля в ту ночь, когда он уехал с Латой вместо того, чтобы высадить её из своей машины. — В третьих, я думала, что ты

сдал всё в архив и запечатал навек.

— Я сломал твою карьеру актрисы, — сказал он. — Ты умеешь неузнаваемо перевоплощаться.

— Мне что ли одной?

— Кому ещё?

Она промолчала.

— Но я ничуть о том не жалею. Если бы ты стала второй Гелией, я неизбежно утратил бы к тебе всякое влечение. Я не выношу б… — последнее слово он произнёс на языке, который не был ей пока что доступен.

— Что за слово ты произнёс? Ругательное? Тебя возбуждает ругань? Можешь ругаться. Там, где я провела юность, на столичной окраине, воздух был перенасыщен бранью. И мне известно, что есть особы, которых бранные слова возбуждают даже во время любовных действий. Но я к ним не принадлежу. Меня это вводит в оцепенение. Не ругайся в присутствии своей госпожи. А то я тебя стукну по губам!

— Хочешь всё испортить? Всё волшебное действо?

— Это не игра, если в том смысле, в каком любишь играть ты. Просто я решила явить тебе образ моего прошлого, где я была госпожа своего мужа и его окружения. Это одно из любимых его платьев. Ты ведь навсегда запомнил меня пригнутой моей бедностью в столице. И ты думал, что я навсегда останусь такой вот невзыскательной простушкой? Между тем, я родилась аристократкой. У тебя на твоей Земле были женщины, которые господствовали над тобой?

— Нет! Для всякой, посягни она на такое вот владычество, всё это закончилось бы, не успев и начаться.

— Как же тогда Гелия? Она играла роль твоей госпожи.

— Именно что играла, а не являлась таковой.

— Как насчёт твоего слова? Что сегодня ты мой раб?

— Слово есть слово. Но ведь это только на один вечер и ночь… — Не желая ужинать, он встал сзади и обнял её, давая понять своё нетерпение, гладя так, будто платье было её кожей. — Ты слишком много стала есть. Это вредно для женской красоты, к тому же почти ночь…

— Зачем же всё заказал?

Он целовал её в шею, мешал приступить к еде, а она, пробегав целый день в столице, была голодна.

— Ну, прекрати объедаться. Займись, наконец, мной! — и жадно ощупывал её, как будто делал это впервые. — Такое чувство, что я тебе изменяю с кем-то…

— Мечтаешь об этом? Чтобы изменить? Теперь я понимаю, в чём была сила Гелии. В её лицедействе, в её вечной изменчивости. А я никогда так не умела, я всегда искренняя, я…

— Во мне нет ни малейшего стремления к кому-то, кто не ты. И уже давно. Ты моя жизнь, а Гелия или кто там ещё — это архив, давно и необратимо запечатанный…

— У меня тоже есть личный архив, куда тебе нет доступа. То прошлое принадлежит только и мне. И поэтому я тебе его не отдам.

— Уж не ветшака ли ты вдруг вспомнила?

И тут она разозлилась. Было ли это переутомлением от него, но он всё чаще раздражал её. О последующих словах она пожалела, но сказанное нельзя было запихать обратно в свой болтливый рот.

— Он был умнее и сильнее всех, кто его окружал, и будучи очень властным человеком, позволял мне быть своей госпожой. Зачем ему было утверждаться на женщине? Он меня баловал. Я была главной роскошью его души. И в этом смысле, да, он утверждался. Я царила там, в его мире. А сегодня помни, ты мой раб. И моё слово для тебя — высшая воля. А воля такова, — сейчас я уйду в «Мечту». Спать. Я устала. У меня был показ в столице. Ты же знаешь, как меня вдруг стали ценить. Сегодня я хочу отдохнуть и от любви тоже. Ты принимаешь мою волю?

Рудольф застыл, не понимая, что это? Месть за прошлое или всё же игра?

— Хочешь меня переиграть? — спросил он, пряча за улыбкой сильное раздражение. Оно ответно передалось ему. — Но, если раб поднимет восстание? С рабами это случается. Желание лизать ноги и перегрызть горло, — вот что такое любовь раба. Опасные игры у вас, госпожа. Не боишься?

— Ты же дал слово. Ты же всегда держишь слово? — спокойно и всё так же гордо ответила Нэя, отстраняясь от него. Рудольф сел напротив, насупился и принялся без разбора поглощать то, что стояло на столе.

— Иди, — сказал он как бы с безразличием, но сильно обидевшись.

— Видишь, как опасно играть с людьми. Они тоже начинают любить подобные игры. А вот раньше мне и в голову бы не пришло играть где-то, кроме сцены. Ну, спасибо за ужин.