Среди пуль - Александр Проханов

Крича и стреляя, он добежал до поворота, где коридор изгибался, отклонялся в сторону. В своем беге он наступил на невидимое мягкое тело, издававшее стоны и всхлипы. Когда иссяк второй магазин и автомат перестал сотрясаться, он повернул назад. Снова наступил на живую мякоть, заметил у глаз светлые дырочки, пробитые пулями в дверях кабинета.

Вернулся в холл и стал у стены, опустив автомат, задыхаясь, чувствуя, как катится по груди под одеждой липкий пот.

– Завалите ход! – скомандовал Красный Генерал, сидя все в той же нахохленной позе, словно бег по коридору Белосельцева и его возвращение обратно продолжались секунду. – Навалите сейфы – и пару стволов в бойницу!

Приднестровцы стали двигать сейф. Он оставлял на мраморе белую сплошную царапину. Белосельцев успокаивался, чувствовал, как радостно и сильно бежит в нем кровь. Выигранный в одиночку скоротечный бой вернул ему осмысленность бытия. Бытие отводило ему не роль беспомощного, убиваемого бессловесного скота, а свободного человека, достигающего праведных целей.

– Мужики, не стреляйте! – раздался из дальнего конца коридора голос. – Дайте раненых подобрать!..

Этот сипатый сдавленный голос поразил Белосельцева. Там, на другом конце коридора, стоит такой же, как и он, русский офицер, усталый, потный, со спаренным, перемотанным изолентой рожком. Быть может, они встречались в каком-нибудь транспорте, летящем из Кандагара в Кабул. В ледяном ночном небе маленькая голубая луна. Рядом, на мешке с парашютом, спит, запрокинув лицо, пехотный офицер. И теперь Белосельцев в центре Москвы перестрелял его группу захвата, и тот, опустив автомат, сипло выкликивает:

– Мужики, не стреляйте!.. Дайте вытащить раненых!.. Пять минут!..

Ему не ответили. Все, кто был в холле, перестали двигать сейфы, передвигаться. Красный Генерал вытянул запястье с часами. Белосельцев из-за выступа слышал, как коридор наполнился движениями, стонами. Кого-то поднимали, несли. Казалось, наружу из тьмы долетал ослабленный лучик фонарика. Прошли пять минут. Звуков больше слышно не было. Морпех сложил ладонь черпачком, выставил их в коридор и крикнул:

– У вас готово?

Вместо ответа коротко, зло простучала очередь. Пули из коридора вылетели в холл, разбили и осыпали хрустальную сосульку на люстре.

Пространство, в котором он жил и за которым наблюдал сквозь огромный проем окна, и время, в котором протекали события за окном, на набережной и в просторном, исстрелянном пулями холле, то совмещались, вплетались одно в другое, то расслаивались и существовали отдельно. Короткие перебежки солдат, собиравшихся за парапетом для атаки. Шальной, с воспаленными фарами транспортер, пронесшийся вдоль реки. Танковый выстрел, от которого дрогнули и осыпались липы. Гул попадания, колыхнувший расшатанное здание. Все это протекало синхронно с его дыханием, биением сердца, чутким ожиданием и высматриванием. А потом вдруг время и пространство расслаивались, и он оказывался в тесном московском дворике с душистой клумбой, на которой рос высокий белый табак, и бабушка, прищурив глаза, тянулась к цветку с крохотной золотой сердцевинкой, и он, перестав играть, отложив в песочнице целлулоидную формочку, смотрит на бабушку, как нюхает она белый цветок.

Кто-то тронул его за плечо. Морпех стоял за спинкой его золоченого кресла. Его кисть была перемотана платком, и на нем расплывалась красная клякса.

– Генерал зовет!.. Дурдом какой-то!.. Или это штурм, или это хер знает что!..

Красный Генерал примостился на поваленной тумбочке, отставив ногу, в старинной картинной позе полководца, сидящего на барабане. Исчезла его сердитая нахохленность, сходство с продрогшей усталой птицей, загнанной и заклеванной, опустившейся из неба на землю. Он вскинул на Белосельцева свои круглые, блестящие глаза. Ноздри горбатого носа зло дышали. Колючие усы шевелились. Обгорелая, покрытая рубцами рука была сжата в кулак. Он помолодел, похудел, продолжал походить на птицу, на ту, что прижала к телу свои крепкие глазированные перья, вцепилась в ветку отточенными когтями, отвела назад упругие заостренные крылья и ждала толчка, удара сердца, чтобы кинуться в свистящий ветер, помчаться над зеленым лесом, устремив на добычу отточенный клюв – красноватый вихрь над синей кромкой дубравы.

– Мы сидим здесь, как тараканы в щелях! Они сделают еще пяток выстрелов, эта хренотень упадет нам на головы, и мы превратимся в груду мусора и дерьма! Не станем ждать штурма, потому что его не будет! Мы сами их атакуем! Внизу, в подвале, под замком, находится арсенал! Гранатометы, полтысячи стволов автоматов, пулеметы, гранаты! Руцкой и Хасбулатов побоялись раздать народу оружие, не желали, видите ли, спровоцировать бойню! Но бойня уже идет! Надо вскрыть арсенал, раздать безоружным защитникам стволы и пойти в атаку! Мы сожжем из гранатометов эти херовы танки! Захватим транспортеры и развернем их против ОМОНа! Они хотят завалить нас кирпичом и бетоном, а мы сами их атакуем! Вы меня поняли?

Белосельцев понял. Это понимание было, как вздох после удушья. Рядом, внизу, в арсенале, на стеллажах лежали длинные ящики с новенькими, смазанными автоматами, с пулеметами, переложенными сальной вощанкой, трубы гранатометов, пеналы и капсулы «шмелей» и «мух», горы «цинков» с заводской маркировкой. Все это богатство будет немедленно роздано защитникам Дома. Растерянные, безоружные люди, гуртами забившие вестибюли и лестницы, – офицеры и солдаты Добровольческого полка, казачья сотня, баррикадники, депутаты – все получат оружие. Тысяча вооруженных, воскресших, сбросивших унынье людей займут боевые позиции. По приказу генерала гранатометчики выйдут на рубеж стрельбы к пустым, наполненным ветром окнам. Десятки гранат полетят на мост, через реку, к набережной. Танки, пятнистые стальные лягушки, будут взрываться бенгальскими вспышками, сыпать ослепительными синими искрами. Внутри, под броней, истребленные взрывом, будут корчиться наймиты-танкисты, испекаться в огне. Из Дома, из разбитых подъездов и окон с криком «ура!», цепями пробегая вдоль пандусов, к набережной, к парку, к Горбатому мостику рванется тысяча атакующих. Обращая в бегство ОМОН, солдат в бронежилетах и касках, растерянные горстки десантников, атакующие прорвут осаду и под красными и имперскими флагами выльются на улицы города. Увлекая городские толпы, домчатся до стен Кремля, до площади с храмом Василия Блаженного. От его куполов и шатров с радостным кликом и ревом ринутся в Спасские ворота, под золотой циферблат в Кремлевский дворец, в кабинеты, в покои, где, потерянные, лишенные воли, сидят ненавистные, ожидающие возмездия преступники.

Белосельцев пережил все это, как бездонный вздох избавления и свободы.

– Пойдете к Хасбулатову! – Красный Генерал что-то писал на клочке бумаги, положив блокнот на колено. – Потребуйте от моего имени открыть арсенал!.. На словах добавьте: в случае отказа возьму арсенал силой!.. – Он вырвал листок, передал Белосельцеву. – В руки Хасбулатову!.. Выполняйте!..

Крутанул в орбитах свои ястребиные глаза, словно толкнул ими Белосельцева. Тот почувствовал толчок, взял бумагу, двинулся вверх по лестнице выполнять приказ генерала.