Белая кость - Роман Солодов

это может отразиться на них — ничтожных по сравнению с гением. Страх сделал их безжалостными. Но когда после самоубийства композитора до Платона Павловича донесли слова императора: «Экая беда! Баронов у нас хоть завались, а Чайковский один!» — Бекешев понял, что натворил движимый боязнью за свою карьеру. То было как мгновенное прозрение слепого, потерявшего зрение годы и годы назад. И вот теперь, увидев себя в зеркале, он осознал, что выглядит ужасно, много хуже, чем представлял себе. Платон Павлович почувствовал отвращение к своей профессии, к себе, поддавшемуся беспочвенному страху… Что движет им? Что делает он в этой холодной столице? Ему за пятьдесят, а он, как выясняется, ничего путного не создал, пользы никому не принес, но способствовал смерти гения, прославившего Россию! Прочь отсюда. Прочь!.. Пока не причинил еще больше вреда.

Платон Павлович оставил службу в чине тайного советника и вместе женой и двумя сыновьями покинул Санкт-Петербург.

Бекешевы легко купили усадьбу в средней полосе России. Время дворянских гнезд заканчивалось, потому что старые помещики уходили из жизни, а их наследники не рвались из столиц в провинциальную глушь. Так и вышло с их покупкой: молодой наследник даже не удосужился взглянуть на свое хозяйство. Продажу осуществлял старый управляющий по доверенности. Особняк надо было ремонтировать, обветшавшее хозяйство восстанавливать, и потому имение досталось им весьма дешево.

Когда представители от крестьян пришли знакомиться с новым барином, Платон Павлович, в свое время поработавший в суде, знал, как надо встретить делегацию. Выкажи уважение «обчеству» — и люди будут твои! Крестьян пригласили зайти в дом, и никто не говорил им, чтобы ноги вытирали. Всем нашлись стулья. Народу сразу понравился новый помещик, тем более, что при старом их и к крыльцу-то не подпускали. Бекешев больше слушал, чем говорил. Даже записывал. Вник в общинные проблемы, пообещал содействие… Он сразу объявил крестьянам, что уменьшает выкупные платежи за землю в три раза, и пообещал через пару лет совсем отменить их. Слово сдержал, тем самым больше чем на десять лет опередив распоряжение Витте об отмене этих платежей.

Бекешевы могли позволить себе такую роскошь, ибо глава семейства был богат, да и его жена, Дарья Борисовна, оказалась единственной наследницей семьи потомственных ювелиров. Кроме того, ее рано ушедший из жизни первый муж оставил ей значительное состояние. Она принесла Платону Павловичу в приданое не только большие деньги, но и то, что теряет ценность разве что на необитаемом острове — ювелирные драгоценности, стоимость которых определялась и весом золота, и размером камней, и искусной работой как мастеров далекого прошлого, так и современных умельцев. Она безоглядно любила своего мужа, который был старше ее почти на двадцать лет. С радостью родила ему двух сыновей в достаточно позднем для женщины того времени возрасте. Когда пришел черед Дмитрия появиться на свет, делала кесарево сечение, иначе бы… могло и не быть Дарьи Борисовны.

Платон Павлович вник в проблемы «своей» общины. Когда-то это была одна из деревень, принадлежавшая вместе с ее обитателями бывшему хозяину усадьбы. Бекешев сразу ощутил нечто вроде ответственности за благосостояние соседских крестьян. Он тряхнул стариной и выиграл в суде старинную тяжбу между двумя общинами за пойменный луг, навсегда закрепив его за «своими» крестьянами. Взял с них символическую плату в один рубль. Драки, порой кровавые и членовредительские, навсегда ушли в прошлое. Крестьяне зауважали барина, и в разрешении конфликтов, когда приходили к нему за советом, его слово могло быть даже решающим.

Состояние Бекешевых позволяло им нанимать домашних учителей своим сыновьям, и первые классы гимназии дети прошли заочно. Когда Павел повзрослел, ему пришлось покинуть уютную усадьбу для продолжения учебы в губернском городе К. Дарья Борисовна была против отправки сына. Не хотела разлучаться, но доводы, конечно, приводила иные: «Зачем поступать так жестоко? Мы выкидываем Павлушу в совершенно незнакомую ему обстановку. Как он там один справится? А если, не дай Бог, заболеет? Может, все-таки пошлем с ним кого-нибудь из взрослых? Да и чем плохо домашнее образование?»

Но супруг оставался непреклонен:

— Ты, Даша, как всякая мать, хочешь сыновей возле юбки своей держать до старости лет. Нет уж! Никаких Савеличей! Не в пугачевские времена живем. Пускай Павел помыкается один, поучится самостоятельности. Он уже взрослый.

— Ему еще четырнадцати нет! — аж вскрикнула супруга.

— Скоро стукнет. Нечего, нечего… Я верю в Павла.

— Но мы можем себе позволить…

Платон Павлович перебил жену, может быть, впервые в их совместной жизни:

— Да, мы можем себе позволить домашнее образование, и дети получат аттестат, не переступив порога гимназии. А что потом? Уйдут в жизнь, совершенно не зная ее?

— Но Павел, он такой… — Дарья Борисовна, не найдя слов способных выразить ее беспокойство, только пальцами пошевелила, желая сказать этим, что ее старший сын — существо нежное и хрупкое.

Платон Павлович понял, что хотела выразить его супруга этим жестом:

— Вот именно. Он нежный, как твои пальчики. Пора черстветь. А через пару лет мы ему твоего любимчика подсунем, и пусть смотрит за ним. Ответственность взрослит!

Так и было сделано. Через два года из имения «выслали» Дмитрия, и спокойная жизнь, к которой уже привык его старший брат, закончилась. Глаз да глаз требовался, чтобы смотреть за неугомонным пацаном. Зимой они скучали по огромному дому, домашней еде, приволью, матушке — отец много чаще навещал сыновей, приезжая в город по делам земства.

Но лето было их!

Со старшим проблем не было. Книги, книги, книги… Возами завозили. Но Дмитрий! Этот был еще та заноза.

Драки с деревенскими за верховодство, ночные набеги на огороды, сады: яблоню с зелеными яблоками отрясти, делянку горохового поля опустошить — хоть охрану выставляй. И ведь все от пустого озорства. Чего ему не хватало? А уж что он с конями выделывал в ночном! Вместо отдыха уведенный им жеребец возвращался под утро вконец измочаленный дикой скачкой… Чашу терпения общества переполнили его походы в орешник. Никто не смел рвать орехи до праздника Воздвижения Креста Господня — для крестьян это было неписаным законом. А для этого чертенка ничего святого нет. Всем миром пришли жаловаться к отцу, не очень-то рассчитывая на справедливость барина в таком деле. Сын все же! Но с надеждой, что вразумит сорванца…

Выслушав ходоков, Платон Павлович был краток:

— Поймаете, посеките, как положено по обычаю. Шею не сломайте, малец еще…

У крестьян аж бороды поотвисли. Ай да барин!..

Поймали! Скрутили, связали, привели к старосте. Народу набилось — полная изба. Два только вопроса решали: сколько ударов должна принять его барская задница