Судьба генерала Джона Турчина - Даниил Владимирович Лучанинов

Кадеты остановились. Промокшие до пояса офицеры скомандовали «налево кругом» и вывели роты обратно на берег.

В Петергофе их, переодевшихся в сухое, ожидал, по распоряжению государя, обед.

Это было как волшебный сон! Они сидели в царском дворце за длинными столами; похожие на министров, важные лакеи в придворных ливреях обносили их какими-то необыкновенными и очень вкусными кушаниями; в громадные раскрытые окна, выходящие в парк, слышен был влажный шум и плеск. Среди густой зелени виднелись десятки фонтанов, — белые, трепещущие, напоминали они султаны на шляпах; со всех сторон косо, вперехлест, били длинные струи, перекрещиваясь, точно рапиры.

А посреди большого, подернутого взволнованной рябью бассейна, стоя на скале, золоченый Самсон мускулистыми руками раздирал льву пасть, и из пасти устремлялся кверху стеклянно-белый осыпающийся столб воды, выше всех других.

Во время обеда откуда-то стали известны слова государя о кадетах. «Вот мое будущее воинство!» — якобы сказал он, обращаясь к иностранным послам и генералам. — Оно готово пойти за меня в огонь и воду».

Да, действительно, все они готовы были пойти в огонь и воду за того, кто смотрел на них с другого берега...

...Левой рукой прижимал к себе снятую шляпу с плюмажем, правая заученным движением была заложена за борт длинного мундирного сюртука с пышными золотыми эполетами, между третьей и четвертой пуговицей. Рядом с государем, почтительно отставая на полшага и сбиваясь с ноги, семенил приземистый, лысоватый директор академии, перетянутый по толстому брюху белым шарфом. Широкое, с отвислыми щеками, лицо генерала было красным более обычного, плешивый лоб лоснился испариной. Позади следовала свита. Усы, бакенбарды, золотые и серебряные эполеты, аксельбанты, звезды, ордена. Мелодичное треньканье шпор.

— Здорово, академики! — нарушил общую тишину глуховатый басистый голос, в любой обстановке привыкший звучать уверенно и властно. Ему ответил скандированный грохот многоголосого приветствия.

Турчанинов глядел на приближавшееся к нему высоколобое каменное лицо с начинающими седеть висками, с подвитыми, нафабренными усами и узенькими, подведенными к ним бакенбардами. Оно лишь отдаленно напоминало свои портреты. Что представлял собою человек, пользовавшийся такой страшной властью над многомиллионным народом? Человек, которого боялась Европа?..

А почему, по какому праву, в сущности, дана ему такая власть? И чем он ее заслужил?..

Такие вот недозволенные, мало того — крамольные мысли проносились в мозгу Турчанинова, когда он, как и все стоящие в шеренге, ел глазами обходившего строй государя; когда — почувствовал — и по нему скользнул замораживающий взор; когда, механически поворачивая голову, глядел вслед удаляющимся гостям и видел седоватый, с круглой лысинкой затылок, возвышавшийся над другими. Непоколебимой, тупой и самодовольной уверенностью веяло от этого затылка.

Остановившись под большим, во весь рост, портретом Петра Великого, — свита столпилась за спиной, — государь всемилостивейше произнес несколько слов. Он поздравил выпускников с благополучным окончанием академии и, тронув рукой усы, выразил уверенность, что господа офицеры — э‑э — будут верно служить престолу и отечеству и — э‑э — не пощадят живота своего. Над царем, заключенный в золотую раму с коронкой наверху, возвышался Петр — властительный поворот черногривой головы, усики торчком, стальные латы, которых никогда он не надевал в баталиях.

— Ура! — коротко и испуганно выкрикнул директор академии, выставив из-за царского плеча красное, взволнованное лицо.

— Ура-а-а! — многоголосо, радостно, оглушая самих себя, подхватили офицерские шеренги. — Ура-а-а-а! — неслось из десятков ртов, гремело, перекатываясь, по конференц-залу.

Стоя перед строем гвардейцев, под десятками устремленных на него растроганно-восторженных, преданных глаз, — рослый, грудастый, величественный, — Николай с благосклонным видом разглаживал двумя пальцами нафабренные усы.

— Ура-а-а! — не слыша своего голоса, кричал заодно со всеми секунд-майор Турчанинов.

«А не по приказу ли самого царя загнали тогда в реку марширующих мальчишек со всей их походной амуницией? — мелькнуло у него. — Не была ли это фарса, нарочито устроенная для высоких иностранных гостей?»

ГДЕ ОНИ, ИДЕАЛЫ?

Вот он идет по Невскому, с изящной небрежностью отдавая честь встречным генералам и полковникам. Молодцеватый офицер в парадной форме и в белых перчатках, секунд-майор, бесконечно счастливый тем, что трудные экзамены сданы благополучно, и что вообще завершен курс обучения, и что теперь он уже академик, и что впереди заслуженный отдых (на все лето!). Каблуки стучат по тротуарным плитам, шпоры вторят малиновым звоном, и чудится Турчанинову: каждый встречный-поперечный смотрит на украшающую его грудь новенькую серебряную медаль, полученную сегодня из рук директора академии...

Невский кипел. Вокруг сновали широкополые светлые цилиндры, чиновничьи картузы, дамские шляпки, каски с конскими хвостами. Франты в атласных жилетах, поигрывая тросточками, оглядывали жеманных — губки бутончиком — столичных модниц. Шуршали шелка широчайших, натянутых на каркас, длинных юбок. Воздух полон был цокота копыт по торцовой, деревянной мостовой — бесшумно мчались открытые коляски, извозчичьи пролетки, богатые кареты с ливрейными лакеями на запятках. Блеснув лаком, проехала запряженная четверкой белых лошадей цугом придворная карета — кучер и лакеи в треуголках, в кроваво-красных, усеянных черными двуглавыми орлами ливреях с пелеринками.

Турчанинов зашел к Излеру, посидел в отделанной позолотой зале, выпил чашку турецкого кофе и просмотрел «Северную пчелу», — впрочем, не нашел ничего интересного. Затем его внимание привлекли эстампы и гравюры, выставленные в художественном магазине. Постоял перед зеркальной витриной, посмотрел. В живописи Турчанинов разбирался — сам рисовал.

На Аничковом мосту залюбовался четырьмя недавно поставленными по углам клодтовскими скульптурами. Античные атлеты — все в разных позах — укрощали диких коней. Напряженные мышцы лоснились темным металлом.

Здесь-то и произошла встреча с майором Григорьевым.

— Спешу в Главный штаб, — сказал он в ответ на вопрос Турчанинова. — Медаль? Окончил, значит, академию?.. Ну что ж, от души поздравляю.

Стояли на мосту, беседовали. Турчанинов собою был невысок, коренаст, широкогруд, с углубленным в себя взглядом добрых голубых глаз. Григорьев выше его ростом, белокур, щеголеват, с модными, зачесанными вперед височками, с ямкой на маленьком подбородке. Вертлявая модисточка в ситцевом платьице колоколом, пролетевшая мимо со шляпной картонкой в руке, оглянулась на молодых офицеров.

— Хорошенькая! — глядя ей вслед, ласково сказал Григорьев.

Турчанинов улыбнулся. Был верен себе Евгений — ни одной смазливой рожицы не мог пропустить. Впрочем, тут же стал серьезным и раздумчиво проговорил:

— Ну что ж, теперь перед тобой широкая дорога. Может быть, это и правильно... А вот мне осточертело, брат. Фрунт,