Жаркие ночи - Эми Эндрюс

Вряд ли Эйвери ее послушает, эти двое до тошноты любят друг друга.

— Ну, приехал, посмотрел. Можешь отчаливать. Здесь все чудесно.

Чудесно? Люк обозревал жуткие развалины, засунув руки в карманы.

— И не подумаю!

Она грубо фыркнула:

— Неужели? Разве не так ты обычно поступаешь?

— Думаю, я мог бы… — Люк обвел взглядом разрушенный курорт, — помочь.

— Помочь? — Даже ей показалось, что голос прозвучал слишком резко. — Теперь ты хочешь помочь?

— Клод. — Люк вздохнул. Она все еще обижается на него. Не удивительно. В прошлом году он не стал потакать родительской глупости, те решили уйти на покой и передать управление детям. — Я могу помочь все расчистить. Понадобится принимать партнерские решения.

Гнев достиг предела Клаудии. Партнерские решения? Какого черта? Не думает ли он, что она так выбита из колеи и не понимает, что кроется за этими заявлениями?

Она выпрямилась во весь рост и уперлась руками в бедра:

— Думаешь, ты имеешь право командовать здесь?

И замолчала. От гнева и прочего негатива защекотало в носу и защипало в глазах. Чувства готовы были взорваться.

— Только… смести весь этот долбаный мусор… Ты потерял все права, когда ушел из «Тропиканы».

Люк пытался сохранять спокойствие, видя ее гнев. Клаудия выводила его из себя больше других женщин. Она всегда была паникершей, если дело касалось курорта. Обычно добрая и веселая — она превращалась в разъяренную медведицу, если ее драгоценной «Тропикане» что-то угрожало.

Он не вынимал руки из карманов, чтобы не поддаться искушению встряхнуть ее. Отчасти причиной этого разгрома было то, что она отказывалась слушать голос разума. Если бы они пошли по его пути и управляли курортом, как предлагал он, сколотили бы деньги на расширенной сети отелей и защитились финансово от столь громадного убытка.

Но нет, Клаудия хотела абсолютной независимости курорта. Управляла согласно родительским представлениям, сложившимся десятилетиями.

Он был слишком занят делами, личными и офисными. Путаницу внесла и бывшая жена. На курорт времени не оставалось. Однако разгром требовал решительных действий.

— Слушай, ты ведь это не всерьез?

Клаудия намек поняла, ненавидя Люка за то, что он имел на это право. Ненавидела. Ничего не поделаешь, его имя прописано в договоре о партнерстве, который родители заставили их подписать, и он имел такой же голос, как и она, просто не был заинтересован напоминать об этом до сегодняшнего дня.

Клаудия вздохнула, внезапно ощутив поражение.

— Послушай, я поняла, ты здесь из-за пресловутого чувства долга. Но правда, не стоит беспокоиться. Все просто чудесно. Возвращайся в Лондон. Я справлюсь.

Люк разрывался между желанием бросить ее в океан и обнять.

— Я остаюсь. У меня недельный отпуск. Помогу с расчисткой.

— Недельный? — уточнила она надрывистым, дрожащим голосом. — Вот это да, Люк! Спасибо, что выделил семь паршивых дней из твоей загруженной жизни, чтобы помочь бедной Клаудии.

Она с презрением покачала головой, борясь с искушением ударить его планшетом по голове и едва сдерживая слезы. Она не станет плакать!

— Взгляни сюда, — потребовала она, широко взмахнув рукой, — это можно убрать за неделю?

Люк сомневался, что возможно даже за месяц, однако рассчитывал на то, что она проглотит эту приманку, а работа здесь сотрет из памяти воспоминания о потерях, вызванных тем, как глупо он доверился женщине, которую любил. Хотя он не мог позволить себе потратить много времени. Черт, он даже не мог позволить себе эти семь вшивых дней. И все-таки он был здесь.

— Давай не будем загадывать. Просто сделаем все возможное. — Он еле сдерживался.

Клаудия мрачно посмотрела на него:

— Не надо меня опекать. У меня наготове целая армия работников, которые хотят и могут помочь с расчисткой, когда будет оценен масштаб ущерба. Нам не нужны те, кому наплевать на «Тропикану».

Люк сжал кулаки в карманах. То, что он отказался рабски приклеиться к сорокалетнему «белому слону», весьма выгодному клиенту, не означает равнодушие.

— По-твоему, разгуливать с треклятым планшетом, в ужасной гавайской рубахе и синтетических штанах означает, что тебе не наплевать?

Клаудия поперхнулась от обиды. Эта форма принята с самого начала. Символ курорта, черт побери! Вспышка негодования осушила набежавшие слезы.

— Я на дежурстве, — проворчала она.

— На каком еще дежурстве? Здесь же никого нет, Клод.

И именно в этом, по мнению Люка, и заключалась ее проблема. Ей было двадцать семь лет, и, если не считать короткой поездки с Эйвери за границу несколько лет назад, курорт был ее единственным занятием.

— Тебе не хватает ощущения полноты жизни, — пробормотал он.

— Мне нужно ощущение жизни? И я слышу это от человека, который пришел на пляж в дурацком костюме.

— Я вылетел первым же рейсом, как только смог, с работы прямо в Хитроу. Знаю, тебе трудно в это поверить, но в мире есть и другие люди, преданные своей работе, хотя в твоем случае можно говорить о маниакальном помешательстве.

— «Тропикана» — это не работа. Это наследство, — резко возразила Клаудия.

Люк покачал головой, в душе разгоралась буря от ее недоверия и безысходности. Боже, как бесит это ее упрямство!

— Это не наследство, а пережиток прошлого, его бросили все, кроме тебя. Ты не персонаж «Грязных танцев», Клод, а это не чудачества Келлермана, и Джонни Кастл[1]не прибежит и не потребует, чтобы тебя никто не загонял в угол.

Клод прищурилась. В области сердца занялась боль, словно он разбил, бросив в горячий белый песок, все, во что она верила. Да, она сентиментальна и романтична, убеждена, что на курорт есть спрос.

Она почувствовала себя маленькой, ничтожной, непонятой. Стало невыносимо жалко и себя, и его. Развод сделал его циником.

Мысль о его браке стала последней каплей. Глаза замутились, давно сдерживаемые чувства высвободились, не спрашивая, хочет она того или нет. Одинокая слеза скатилась по щеке.

От досады Люк прикусил язык, он был зол, расстроен. Его слова прозвучали грубо и были неправильно поняты. Пряди ее светлых волос упали на поникшее лицо, промокнув слезинку и закрыв губы.

— Клаудия. — Он шагнул к ней.

Она покачала головой и вытянула вперед руку, отстраняясь от него, смахнула слезу, злясь на то, что он стал свидетелем ее слабости, а она предстала перед ним сентиментальной.