Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

Меня охватило сильное любопытство. Внутри могла оказаться куча интересной информации. Мы очень мало знали о жизни бабушки, особенно о ее жизни до встречи с дедушкой. Рут Голдман вместо Рут Коэн. Кем же она была?

Я опустилась на колени на пол гостиной и веером разложила конверты, восхищенно глядя на плотную пергаментную бумагу и чернила, пропитавшие тонкое бумажное полотно. Примерно пятьдесят конвертов, на которых был указан адрес – Нижний Ист-Сайд.

Но на конвертах не было обратного адреса.

Я взяла первый и вытащила письмо. Бумага была исписана аккуратным наклонным почерком.

«Дедуля», – подумала я, хотя стиль письма совсем не походил на хрипловатый голос моего веселого дедушки-немца. Я скользнула взглядом в правый угол. Первое июня 1952 года. Бабушке было тогда восемнадцать. На год старше меня.

Я перевернула письмо в поисках подписи. С любовью, Э.

Дедушку звали Максом.

Я открыла второе письмо.

Ого. Самое романтичное письмо, которое я получала, было сообщением от Мэтта в прошлом году: «Бал выпускников: Да/нет?»

Неудивительно, что отношения с ним изжили себя.

Я отправила маме фотку писем с кучей текста.

Я: Оказалось, что в коробке ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА. От какого-то парня с именем на «Э». Как думаешь, может, до встречи с дедушкой у бабушки была величайшая любовная связь?

Наверное, мама поставила телефон на виброзвонок, потому что тут же ответила.

Мама: Что ты подразумеваешь под любовными письмами?

Я: тут прямо настоящий высокопарный слог. Они начинаются как «Моя дорогая Рут».

!!!

Мама: Может, тебе не стоит их читать?

Я: ха-ха-ха

Мама: Дождись меня!!!

Я: извини, нет. Перешлю тебе самое интересное.

Мама: от кого они

Серьезно, у мамы ужасное понимание прочитанного и ужасная пунктуация. Для чего мне ходить в школу, если взрослые не умеют писать?

Я: понятия не имею, от какого-то парня по имени Э. Пошла читать дальше, занимайся взрослыми делами.

На улице хлестал дождь, а я дома с головой погрузилась в чтение писем. Письма Э. ясно давали понять, что бабушка переехала в Нью-Йорк и полюбила его, хотя он со скепсисом относился к тому, что кто-то искренне мог наслаждаться этим городом. Мне попадались разные отрывки.

Он писал о том, что рисовал океан: «Рад сообщить, что мои попытки повторить Моне стали сносными, хотя сомневаюсь, что мне с точностью удастся изобразить свет моря, даже если я буду рисовать всю оставшуюся жизнь. И все же не беспокойся, я обязан не ударить лицом в грязь. Чердак так и ждет, когда его забьют моими жалкими потугами».

Но чаще он говорил, что скучает по ней. Он писал, что скучает по ней в саду, на пляже, в беседке. Его словно охватили сотни воспоминаний о ней. Он писал: «Без тебя Нантакет больше не похож на Нантакет».

Нантакет.

Это название воскресило в памяти островок у Кейп-кода. Кейп – это изогнутая ветвь национального побережья и небольших городков к югу от Бостона. Но Кейп и острова были типичным местом отдыха для семей из Массачусетса, а бабушка большую часть жизни прожила в Нью-Йорке. Когда она успела побывать на Нантакете?

Я нетерпеливо перескочила к последнему письму. Да, я была из тех, кто иногда начинает с чтения последней страницы книги. Обо мне нельзя было сказать, что я хорошо борюсь с любопытством. Письмо было коротким и оказалось датировано третьим мая 1958 года, почти через шесть лет после первого.

Меня охватило удивление. Что произошло? В какой момент в эти романтичные письма просочился гнев?

Сама виновата, стоило читать по порядку. В надежде получить объяснения, я открыла предпоследнее письмо.

Боже, телеграфист. Какая древность.

В предыдущем письме:

По затылку побежали мурашки. Опустив письмо, я уставилась на французские двери. Дождь утих и перестал размывать лес, который виднелся из нашего заднего дворика. Высокие дубы и сосны устремились в небо, их стволы почернели от влаги. В этом году зима стояла суровая, и даже сейчас, в середине марта, мне с трудом представлялось, что в ближайшем будущем я снова почувствую тепло. Мне с трудом представлялась и бабушка в восемнадцатилетнем возрасте. «Ты слишком горда», – утверждал автор письма. Разве бабушка была гордой? Элегантной, да. Умной, пытливой и немного грустной, немного придирчивой. Но гордой?

Хотя откуда мне было знать? Я ведь даже не знала, что бабушка бывала на Нантакете. И уж точно не знала, кем ей приходился этот Эдвард, или какое ожерелье бабушка хотела вернуть, или почему она вообще бросила того человека.

«Возвращайся в «Золотые двери», – писал Эдвард.

Я открыла ноутбук и принялась печатать.

Через несколько часов распахнулась дверь, и по дому эхом разнесся мамин голос:

– Эбби?

– Я тут!

Она зашла в гостиную и накинула на спинку кресла свое пальто. Следом вошел папа. Он перевесит ее пальто потом.

– Ты еще не ложилась.

– Как прошла встреча?

– Эм, нормально. Чем занимаешься? – Мама плюхнулась рядом со мной. Папа поцеловал меня в макушку и ушел на кухню заваривать чай.