Ученица Шерлока - Лори Р. Кинг

Пожилой философ, выйдя в отставку, уединился в этом месте...

Здесь он, утомленный людской назойливостью, нашел себе убежище...

Дорогой читатель!

С годами я стала понимать, что взросление не всегда желанно. Не спорю, в физическом плане в этом есть определенные прелести, но что меня раздражает больше всего, так это то, что прошлое, столь реальное для меня, в глазах окружающих погружалось в туман истории. События Первой мировой войны искажались в самодеятельных душевных песнях и приукрашенных образах, порой очень впечатляющих, но далеких от действительности; смерть на войне представлялась бескровной. Двадцатые годы превратились в глазах людей в карикатуру; одежда, которую мы носили, висит теперь в музеях, а те, кто еще помнят начало этого сумасшедшего века, начали потихоньку уходить. С нами уйдут и наши воспоминания.

Не знаю, когда я впервые осознала, что Шерлок Холмс из плоти и крови. Холмс, которого я так хорошо знала, был для всех остальных лишь плодом воображения некоего доктора. Но меня это по-настоящему захватило, и появилось ощущение, будто я тоже, заразившись Холмсом, участвую в процессе превращения реального события в факт литературы. Мое чувство юмора быстро вывело меня из этого состояния, но ощущение было весьма специфическим.

Теперь процесс этот давно завершен: истории Уотсона об этом человеке, которого мы оба знали, стали жить собственной жизнью, а живой Холмс стал полулегендой. Литературным персонажем.

С одной стороны, это забавно. Теперь многие авторы пишут романы о Шерлоке Холмсе, помещают его в необычайные ситуации, заставляют произносить немыслимые фразы, тем самым усугубляя легенду.

Я не удивлюсь, если мои собственные воспоминания будут расценены с той же позиции. Действительно забавно.

Как бы там ни было, но я должна заявить, что на этих страницах изложена история моего сотрудничества с Холмсом с самого начала. Читатель, ранее не знакомый с привычками и характером этого человека, может не заметить некоторых несоответствий известной версии. Те же, кто успел проглотить все тома сочинений Конан Дойля, смогут обнаружить у меня целый ряд мест, в которых очевидны отличия от рассказов доктора Уотсона, и подумают, что речь идет о каком-то другом, «ненастоящем» Шерлоке Холмсе.

Единственное, что я могу ответить на это, так это то, что они совершенно правы. Холмс, которого встретила я, отличался от детектива, жившего на Бейкер-стрит, 221-6. Он был уже в возрасте и недавно отошел от дел. Кроме того, все вокруг изменилось: мир был уже не таким, как во времена королевы Виктории, автомобили и электричество заменили кебы и газовые фонари, телефоны вмешались в жизнь даже сельских жителей, а ужасы на военных фронтах подтачивали здоровье каждой втянутой в орбиту войны нации.

Однако думаю, что даже если бы мир не изменился и я встретила бы Холмса в его молодые годы, все равно его портрет, написанный мною, разительно отличался бы от нарисованного Уотсоном. Уотсон всегда чрезвычайно высоко оценивал своего друга, исходя при этом из того, что сам считал себя ниже и всегда испытывал влияние Холмса. Не поймите меня превратно – я очень уважаю доктора Уотсона, но он всегда был таким наивным и порой не замечал очевидных вещей, несмотря на свои благоразумие и человечность. Я же явилась в этот мир бунтаркой, уже в три года вертела как хотела моей невозмутимой няней-шотландкой и растеряла наивность и благоразумие, которые, возможно, у меня были, уже к подростковому возрасту.

Мне потребовалось много времени, чтобы обрести их вновь.

Мы с Холмсом подходили друг другу. Его опыт, конечно, не шел ни в какое сравнение с моим, но его наблюдательность никогда не превышала моей так, как это было с доктором Уотсоном. Мои глаза и ум функционировали по той же самой модели. Мы действовали на одной территории. Так что я вполне допускаю, что мой Холмс не тот, что Холмс Уотсона. Мой ракурс, моя кисть, мое использование красок и теней резко отличаются от его. Предмет всегда один, только глаза и руки художника изменяют его по собственному усмотрению.

М.Р.Х.

Когда мы обнаруживаем признаки мощного интеллекта в ком-то другом, это производит на нас такое впечатление, какое произвел на Робинзона Крузо отпечаток человеческой ноги, увиденный им на песчаном пляже его острова.

Мне было пятнадцать, когда я впервые встретила Шерлока Холмса. Уткнувшись носом в книгу, я прогуливалась по Суссекским холмам и едва не сбила его с ног. В свое оправдание могу сказать, что это была интереснейшая книга, а кроме того, было очень трудно наткнуться на кого-то, вообще встретить другого человека в этом безлюдном уголке земли в этом военном 1915 году. За семь недель, что я блуждала с книгой в руках среди овец, которые сами уходили с моего пути, и между зарослями терновника, которые я, в результате довольно болезненного опыта, научилась инстинктивно избегать, мне не доводилось ни разу налетать на человека.

Было начало апреля, стоял прохладный солнечный день. Автором книги, что я читала, был Вергилий. Я улизнула из тихого фермерского домика на рассвете, избрав довольно необычное для себя направление – на юго-восток, к морю, где и провела не один час, сражаясь с латинскими глаголами, при этом немыслимым образом преодолевая каменные преграды и огибая изгороди; я, наверное, не заметила бы и моря, если бы, споткнувшись о гальку, не ступила ногой в воду.

Именно в этот момент я почувствовала, что кроме меня во всей Вселенной все-таки есть еще кто-то, и сейчас этот кто-то, не далее чем в четырех футах от меня, кашлянул, прочищая горло. Книга выпала у меня из рук; с бьющимся сердцем, собрав все свое достоинство, я поверх очков уставилась на фигуру, сгорбившуюся у моих ног. Это был худой, седеющий мужчина лет пятидесяти в суконной кепке, допотопном твидовом пальто и довольно приличных туфлях. Позади него на земле лежал потрепанный армейский рюкзак. Должно быть, это был бродяга, оставивший остальные свои пожитки за кустами, или просто чудак, но явно не пастух.

Мужчина ничего не сказал, он просто с иронией смотрел на меня. Я подняла книгу и смахнула с нее пыль.

– Ну и что вы тут делаете? Лежите в засаде, подстерегая кого-то? – спросила я.

В ответ на это он приподнял бровь, улыбнулся снисходительной и в то же время раздражающей улыбкой и открыл рот, чтобы заговорить с той манерной медлительностью речи, что так отличает хорошо образованного английского джентльмена из высших слоев общества.

– Думаю, про меня с трудом можно сказать «лежу в засаде», – заметил он, – поскольку я открыто сижу здесь на берегу и занимаюсь своим делом. И, конечно же, я не мог предположить, что на меня будет совершено столь решительное нападение.

Скажи он что-нибудь другое или хотя бы в ином тоне, я бы просто извинилась и ушла, и тогда жизнь моя сложилась бы по-другому. Но он, сам того не подозревая, задел какие-то чувствительные струны моей души. Как я уже говорила, в то утро я покинула дом с первыми лучами солнца, чтобы избежать встречи с тетей. Причиной столь раннего моего ухода была ссора, за день до того вспыхнувшая между нами. Поводом же к ней послужил тот факт, что за три месяца моего пребывания в ее доме я успела второй раз вырасти из туфель. Небольшого роста, опрятная, ворчливая, остроумная и находчивая женщина, моя тетя гордилась своими миниатюрными руками и ногами. Она постоянно заставляла меня чувствовать себя неуклюжей, нескладной и к тому же готовой моментально обидеться, когда речь шла о моем росте и, соответственно, о размере ноги. В довершение всего она в качестве аргумента в этих бесконечных перепалках со мной привлекла и финансовую проблему и, понятно, вышла победителем.