Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943-1945 - Дитер К. Хуцель

Между тем заводу Круппа, в соответствии с положением о перемирии, запрещалось производить оружие. Цеха, которые не успели перейти на производство потребительских товаров, просто закрылись. Для моего отца настали тяжелые времена, но он, по-моему, впервые в истории существования индустрии преобразовал отдел кинематографии, который стал создавать фильмы о технической подготовке, технике безопасности, образовательные и рекламные киноленты.

Для меня важнейшим результатом этих преобразований стало то, что я в раннем возрасте увлекся инженерным делом. Мой отец частенько приносил домой куски бракованной пленки с увлекательными эпизодами. Я соединял куски пленки и часами просматривал фильмы снова и снова, пока не выучивал наизусть каждое движение всех объектов. Иногда отец приносил домой полноценный технический фильм, который я проецировал с большим волнением и изучал с огромным интересом.

Судьба привела меня в пески мыса Канаверал еще и потому, что я вырос в Германии в эпоху повышенного интереса к ракетной технике. Имена многих выдающихся ученых тех дней вошли в историю ракетостроения. Среди них Макс Валье, Герман Оберт, Вальтер Тиль, Клаус Ридель и многие другие. Как модели самолетов воодушевили американскую молодежь в 1930-х годах, так и ракеты стали источником бесконечного азарта и еще более сложными игрушками для немецких детей 1920-х годов. Я и мои друзья оказались в числе тех, кто создавал и испытывал многие модели ракет – игрушки, впоследствии сменившиеся настоящими ракетами, строительством которых я занимался в зрелом возрасте.

Одно из моих ярчайших воспоминаний тех лет связано с лекцией о ракетах и космических путешествиях, прочитанной пионером ракетной техники Максом Валье. 28 октября 1928 года он выступал с лекцией в моем родном городе Эссене, а в перерыве я подошел к нему вместе с товарищем, который тоже занимался ракетным моделированием. Мы с гордостью продемонстрировали ему короткометражный фильм о нашей модели ракеты, снятый моим отцом.

Мы приуныли, ибо, к нашему сожалению, Валье ничуть не заинтересовался показанным кино и строго заявил, что юноши не должны рисковать жизнью, занималась ракетным моделированием. В заключение он сурово потребовал, чтобы мы немедленно прекратили наши «испытания». По иронии судьбы менее чем через два года Валье погиб во время эксперимента с ракетой на жидком топливе, став первым испытателем, пожертвовавшим жизнью ради новой отрасли.

Несмотря на незначительные попытки ослабить мой энтузиазм, события тех лет, вне сомнения, усилили мое желание стать инженером. Этому также способствовало изобретение радио, развитие автомобилестроения и появление множества технологических открытий. Поэтому после окончания средней школы я поступил в технический университет Штутгарта, где получил специальность инженера-электрика, и почти сразу же начал работать в фирме «Сименс – Шуккерт» в Берлине.

Как ни странно, в тот момент, когда я наконец стал инженером, мне пришлось на время забыть о ракетостроении. Вскоре после прихода Гитлера к власти в 1933 году новости об успехах в ракетостроении стали появляться в немецкой прессе все реже, а затем и вовсе исчезли. Теперь мы знаем, что с одобрения министра обороны отдел баллистики и боеприпасов Управления вооружения германской армии стал полностью контролировать все работы в области ракетостроения Германии, проводившиеся в обстановке полной секретности. В Версальском договоре тщательно перечислялись все виды вооружения, которые запрещалось производить Германии, но о ракетах не говорилось ни слова.

Общества ракетостроения и астронавтики пытались воплотить в жизнь идею создания ракетного летательного аппарата и выхода в космос, но из-за существовавших ограничений все их попытки были безуспешными. В конце концов люди просто перестали получать информацию о достижениях в ракетостроении, чего и добивались власти. Однако работы в области ракетостроения продолжались под руководством майора Вальтера Дорнбергера сначала на станции Куммерсдорф-Вест в 27 километрах южнее Берлина, а начиная с 1936 года в Пенемюнде.

Между тем я трудился в «Сименс» и лишь изредка вспоминал о ракетах. В 1939 году, когда началась Вторая мировая война, я по-прежнему работал инженером-проектировщиком. В первые годы войны до работников крупных инженерных компаний доходили волнующие слухи о фантастическом центре на берегу Балтийского моря, где разрабатывается сверхсекретное оружие. Но власти Третьего рейха так усиленно охраняли секреты центра, что я узнал о нем совершенно случайно.

Я снова вспомнил свою мечту о ракетостроении и космических путешествиях теплым, летним, лунным вечером 1941 года, незадолго до вторжения немецких войск на территорию Советского Союза. Хотя тогда я этого не осознавал, это было первое в судьбоносном ряду событие, в конечном итоге воплотившее в реальность мою детскую грезу.

Вторая мировая война свирепствовала уже почти два года. Большая часть Европы, за исключением Швеции, Швейцарии, Испании и Португалии, была захвачена гитлеровской Германией. Самолеты люфтваффе совершали массированные налеты на Великобританию, и вскоре британские бомбардировщики начали бомбить Германию.

Со старым приятелем, Хартмутом Кюхеном, я ждал автобуса на остановке в затемненном Берлине. Мы с ним весь день ходили под парусом на озере Ванзее. Я только и делал, что говорил об Ирмель – красивой, темноволосой девушке, работавшей вместе с нами в «Сименс».

Наше знакомство было типичным для того времени – сначала мы с Ирмель общались исключительно по-деловому. Почти год наши отношения сводились к обмену машинописными документами о спецификациях трансформаторов, деталях переключателей и электростанциях. Я не помню, на что впервые обратил внимание: на ее похвальное умение разбирать мой почерк, милую женственность, утонченную внешность или приятную манеру говорить.

Мы жили в разных частях города, и шансы встретиться друг с другом вне офиса были примерно такими же ничтожными, как у нынешних жителей Лос-Анджелеса или Нью-Йорка. Тем не менее благосклонное провидение, прежде заставлявшее миллионы вроде бы убежденных холостяков менять мнение о браке, однажды вынудило меня, едущего к другу, сесть с Ирмель в один вагон метро. Конечно же мы говорили отнюдь не о трансформаторах и бланках заказов и вскоре обнаружили, что оба любим греблю, танцы и нам нравятся одни и те же книги. Более того, выяснилось, что оба свободны в ближайшие выходные.

Нам было не важно, где проводить время: на моем паруснике на Ванзее или на ее разборной лодке на озере Тегель. Нам всегда было весело, даже в грозу. Затем мы отправлялись в романтические вечерние прогулки через сосновые леса, от причалов до городской железнодорожной станции, не всегда ближайшей. Мы держались за руки или по немецкой традиции взявшись под руки, время от времени останавливались для нежного поцелуя. Шел второй год войны, и будущее представлялось смутным, поэтому мы наслаждались настоящим. Мы не говорили о будущем, но мне кажется, оба чувствовали, что если переживем войну, то не расстанемся.

Хартмут снисходительно слушал меня, как старший брат. Он приехал в город в командировку и работал на огромной строящейся фабрике возле Штеттина к северо-востоку от Берлина. Хотя я всегда считал, что эта фабрика относится к находящемуся там неподалеку газо-бензиновому заводу, мне иногда казалась подозрительной осторожность Хармута, когда он рассказывал о работе.